Мои воспоминания. Брусиловский прорыв - Алексей Брусилов

Наше совещание, по моему глубокому убеждению, которого изменить не могу никоим образом, не может касаться плана войны и оперативных распоряжений, потому что я по собственному опыту знаю весь вред вмешательства в боевые распоряжения и соображения полководца. Военная история многократно доказывала весь вред подобного вмешательства, и австрийский гоф-кригсрат[138] достаточно ясно доказал преступность такого коллегиального образа действий. Следовательно, наше совещание обязано подробно обсудить только настоящее положение России и состояние ее армии».

В моих разговорах со многими, и в особенности с Клембовским, я все эти мысли высказывал не раз. Ему я говорил, что если меня пригласят на дело, то я сначала, прежде чем согласиться служить, поставлю свои условия.

Ничего из этого не вышло… Не по моей вине. В ближайший вечер, когда мы вернулись домой с прогулки, нам сказали, что заходил Клембовский и, не застав меня дома, написал письмо. Собственноручное это его письмо у меня хранится. Вот оно.

«Глубокоуважаемый Алексей Алексеевич, Н. И. Р.[139] говорит, что все ограничится совещанием, выработкой основ и плана, который будет приводиться в исполнение уже другими лицами. Не могу понять (а переговорить по этому поводу вчера с Н. И. не успел), как можно решиться на такое резкое нарушение принципа: кто составил план, тот и должен проводить его в жизнь; нельзя навязывать человеку план, который составлен не им.

И этот принцип основан на психологии и потому остается неизменным при всякой обстановке и во все времена. Навязанный план может быть дурно выполнен, и тогда исполнитель будет вправе отклонить от себя всякую ответственность, сказав: «Вините составителя плана, а не меня». Как бы то ни было, но Николай Иосифович уже сообщил по телефону Троцкому и Склянскому о Вашем согласии и почине в сем деле.

Надеюсь повидать его сегодня и выскажу свои соображения. План письма: 1) обстановка и чувства, вызывающие Ваше предположение; 2) сущность его (обсуждение лучшего способа разрешения борьбы с лицами с богатым боевым опытом, с основательными военными познаниями и знакомством с краем); 3) Ваша готовность участвовать в совещании; 4) кого Вы полагали бы полезным привлечь к этому совещанию (Балуева, Циховича).

По-моему, только не вчерашнего председателя, не Н-ва. Вот и все, Ваши условия отпадают, так как дело для Вас ограничивается совещанием и Раттель просит не упоминать о готовности Вашей статьи во главе, только при условиях, высказанных на словах и весьма существенных.

Очень жалею, что не застал, ибо еще многое хотел бы передать, а на бумаге не изложишь.

Целую ручки Надежде Владимировне. Мой телефон (через курьера 5-14-63)».

В тот же вечер я написал письмо, по правде сказать, наспех, и еле-еле жена успела его переписать, как на другое утро пришел посланный от Н. И. Раттеля с запиской, которая также у меня хранится. Вот она.

«РСФСР

Начальник Всероссийского главного штаба

1. V – 1920 года

г. Москва

Глубокоуважаемый Алексей Алексеевич, не откажите передать письмо, о котором с Вами говорил В. Н. Клембовский, подателю сего для доставления мне.

Эта записка Раттеля была 1 мая, а уже 2 мая вышел приказ Троцкого. Из этого видно, как спешило его начальство меня захватить. Привожу приказ этот целиком. Насколько в корне мы расходились в целях этого дела, не стану говорить. Все меня знающие хорошо это поймут, а не знающие все равно не поверят.

«Приказ Революционного Военного Совета республики

№ 718, 2 мая 1920 года.

Непримиримый враг рабоче-крестьянской России – польское буржуазно-шляхетское правительство, вероломно прикрывшись заявлениями о согласии начать мирные переговоры, сосредоточило свои вооруженные франко-американской биржей силы и начало широкое наступление на Советскую Украину с целью превращения ее в кабальную польскую колонию.

В этих условиях Советская Россия, поставившая себе целью добиться честного и прочного мира с братским польским народом на основах взаимного уважения и сотрудничества, вынуждена ныне силой оружия сломить злобную и хищную волю польского правительства.

В целях всестороннего освещения вопросов, связанных с этой борьбой, от исхода которой зависит судьба не только украинского, но и русского народа, РВСР постановил: образовать при главнокомандующем всеми вооруженными силами республики[140] высокоавторитетное по своему составу особое совещание по вопросам увеличения сил и средств для борьбы с наступлением польской контрреволюции.

На особое совещание, в состав коего должны войти как военные, так и политические деятели, возлагается изыскание и всестороннее обсуждение тех мер, которые должны быть своевременно приняты для сосредоточения таких сил и средств борьбы, которые обеспечили бы победу в кратчайшее время. Председательствование в особом совещании возлагается на А. А. Брусилова. Членами совещания назначаются: генштаба – А. А. Поливанов, генштаба – В. Н. Клембовский, П. С. Балуев[141], генштаба – А. Е. Гутор, штаба – А. М. Зайончковский, генштаба – А. А. Цуриков, генштаба – М. В. Акимов, генштаба – Д. П. Парский, генштаба – А. И. Верховский, И. И. Скворцов, Л. П. Серебряков, А. Н. Александров, К. X. Данишевский.

Кроме перечисленных в этом приказе, в совещании участвовали из генералов К. И. Величко, а из коммунистов – Н. И. Подвойский, И. Ф. Медянцев.

После приказа Троцкого, в газетах появилась 7 мая статья, приводимая целиком ниже, и мое письмо Раттелю. Привожу и ту, и другое.

«Назначение А. А. Брусилова председателем особого совещания, естественно, вызвало к себе значительный интерес. Создание особого совещания, в состав которого, наряду с опытнейшими военными специалистами, входят виднейшие работники-коммунисты, было понято некоторыми в прямом противоречии с текстом и смыслом приказа РВСР, как создание нового командного состава, притом коллегиального характера.