Роман лорда Байрона - Джон Краули

В октябре сына Ады — Байрона, теперь виконта Оккама, которого она более всех прочих желала видеть подле себя, леди Байрон отослала прочь под тем предлогом, что при нынешнем «неопределенном состоянии» матери он может получить «губительные впечатления». Теперь ему было позволено явиться и нанести единственный прощальный визит перед возвращением в Плимут, на морскую службу. Было решено (самой леди Байрон), что юноша не должен прощаться с матерью, поскольку ей будет не под силу справиться с таким переживанием: ему позволили только лишь подойти к двери спальни и заглянуть внутрь. Неясно, осознала ли Ада его присутствие.

Однако Оккам не вернулся на корабль. Он уложил форму гардемарина в саквояж и отослал его домой, отцу. А затем исчез. Лорд Лавлейс, обезумев от растерянности, обратился в полицию и нанял детектива. Ниже приводится описание Оккама, опубликованное в лондонской «Тайме», где за сведения об юноше предлагалось вознаграждение:

возраст — около 17 лет, рост 5 футов и 6 дюймов, широкоплечий, хорошего подвижного телосложения, шаткая походка моряка, загорелый, темные выразительные глаза и черные брови, густые черные вьющиеся волосы, руки длинные, с небольшими татуировками — красным крестиком и другими мелкими черными отметинами…

Это описание (темные, выразительные глаза, видимо, унаследованы от деда-тезки), было распространено в главных портовых городах, куда прибывали корабли из Америки — в Бристоле и Ливерпуле, словно лорд Лавлейс имел основания предполагать, что найдет сына именно там, — и его действительно нашли в ливерпульской гостинице, где он жил среди «рядовых матросов» и пытался сесть на рейс в Америку. Обнаружившему его детективу сопротивления он не оказал — и возвратился под родной кров.

Все эти подробности из биографии Оккама известны не первый день. Кое-кто из круга родственников и знакомых леди Байрон находил крайне жестокосердным поступок юного Байрона, причинившего горе семейству в столь тяжкую минуту. Однако оставалось неизвестным следующее: пребывая вне дома — возможно, почувствовав, что будет пойман, — Оккам поместил в ячейку ливерпульского банка на хранение сундук со своими бумагами, письмами и прочими документами личного характера, имеющими отношение к морской службе, а также с зашифрованным романом и примечаниями к нему, которые передала ему мать. Должно быть, ей сделалось совершенно ясно (у Ады бывали моменты просветления — ужасные, безжалостные и дивные, озаряющие последнюю болезнь, знакомые всякому, кто был свидетелем этого), что сын приложит все усилия, дабы сохранить рукопись. Быть может, ей и хотелось, чтобы он совершил побег? Что, если она велела ему в напутствие немедля покинуть ее дом и комнату, где она умирала, — бросить все и отправиться в Америку?

Оккам этого не сделал. Он был возвращен на службу в военный флот. Со временем добился увольнения — или же дезертировал: подробности неясны. Проведя еще несколько тяжелых лет — сначала дома под надзором леди Байрон, затем под началом известного викторианского педагога Томаса Арнольда, — он снова бежал, и на сей раз его не преследовали; работал в угольной шахте и подсобным рабочим на верфях, живя под именем Джека Окея. Умер в 1862 году от туберкулеза, двадцатишестилетним. Мертвым новости недоступны и отозваться они не могут, однако больше всего на свете мне хотелось бы донести до слуха лорда Байрона эту странную и печальную историю и получить от него ответное письмо — что бы он написал о своем внуке, который не хотел быть лордом.

Все, что вы прочитаете далее, — это, как мне представляется, плод тройной признательности, более того, тройной любви: любви отца к дочери, дочери к отцу и сына к матери, — но я не в силах заглянуть в сердца тех, кто давно упокоился в могиле, а один из них вообще не оставил никаких записей.

В июне 1816 года, приступая к роману, который позднее обретет название «Вечерняя Земля», Байрон завершил третью песнь «Паломничества Чайльд-Гарольда». В заключительных строфах он прямо обращается к далекой дочери — прекрасно понимая, разумеется, что его услышат и его супруга, и весь читающий свет. «Дитя любви, рожденное в скорбях!.. / Хотя б, как долг, вражду в тебя внедряли, / Любить меня ты будешь, дочь моя!» Быть может, Байрон знал об этом; и знал наверняка, что никогда больше ее не увидит:

Мой взгляд, мой слух лишен тебя; но мною

Владеешь ты, как прежде; ты — моя.

Лет прошлых тени льнут к тебе, скорбя;

Хотя отца ты не увидишь боле,

Но в мой напев проникнет мысль твоя;

Он грудь твою взволнует поневоле,

Когда моя замрет, с земной простившись долей.

Так и произошло: напев Байрона проник в ее грудь. Лорд Байрон не добрался до Америки и не вернулся в Англию. Ада не побывала за границей и не встретилась с ним, как могла бы сделать в наши дни — если бы недуг ее отца лечили должным образом, если бы ее мать не сохранила на всю жизнь ужас перед мужем, если бы тогдашний мир чуть более походил на современный, если бы все обстояло не так, как оно было и как есть. Однако напев Байрона проник в грудь Ады, как, верю, случилось бы независимо от того, нашла бы она или нет этот роман.

Перечень всех исследователей и специалистов, которым я благодарна за помощь в установлении подлинности «Вечерней Земли», приведен после «Текстологического обоснования». Я же хотела бы выразить здесь признательность двум лицам, которые помогли мне разрешить загадку «Вечерней Земли» и ее судьбы: доктору Ли Новаку — за редактуру расшифрованного текста и за комментарий к примечаниям Ады, но в гораздо большей степени — за многочисленные проницательные догадки и постоянную поддержку; и доктору Теа Спанн, чье хитроумие и неизменная преданность были равно необходимы — так что мне трудно подобрать слова благодарности.

Киото

10 июня 2003

Автор признателен всем, кто помогал готовить к печати это самонадеянное сочинение, в том числе — Ральфу Вичинанце, Дженнифер Брель, Л. С. Б., Теду Чану за идеи насчет кодов, Мэри Ирвин, чья французская речь, вероятно, правильнее Байроновой, Бенджамину Вулли за «Невесту науки» (биографию Ады, графини Лавлейс), Дорону Суэйду за «Разностную машину» и, в наибольшей степени, Полу Фраю за придирчивое и сочувственное прочтение рукописи. Великие мертвецы в моей благодарности не нуждаются.

Ура — куда же плыть — к песчаным ли брегам

Где дремлют вечности символы, пирамиды

иль к девственным лесам Младой Америки — Флориды

А. С. Пушкин. Осень (черновик XII строфы)

Американского писателя Джона Краули (р. 1942) уже много лет интересует личность Джорджа Гордона, шестого барона Байрона (1788–1824): личность более, чем поэзия.

Около 1967 г. Краули написал пьесу «Сувениры», главными героями которой стали Шелли и Байрон: автор счел созвучным времени противопоставление романтического утопизма первого и «более земных, полнокровных, двусмысленных взглядов» второго.

«Я полюбил их обоих, но мои чувства к Байрону — более глубокие и сокровенные. Мало кого из исторических персонажей я вижу столь целостно, и его внутренний мир знаком мне не хуже, чем души близких людей. Потому что он был таким незащищенным, его позы и маски сразу же становились столь очевидными, и он охотно высмеивал их и себя самого — с той же терпимой улыбкой, с какой смотрел и на весь мир. Я привык считать его своим другом» (из интервью Краули).