Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

— Но подобную экспедицию вы уже снаряжали.

— Мы — нет, — решительно покачал головой Скорцени.

— Возможно, не вы лично… Однако мне приходилось слышать о ней еще там, в Маньчжурии. Как же мне хотелось присоединиться тогда к этой группе!

— В том-то и дело, что снаряжала не наша служба. И вся эта секретная экспедиция исчезла где-то в Гималаях, растворилась в холоде ледников и мертвизне поднебесья. В состав ее кроме нескольких альпийских стрелков включили двух профессиональных альпинистов и двух прошедших специальную подготовку историков, знатоков Востока. Но этого оказалось мало. Штурмовать вершины и изучать манускрипты — этого недостаточно, чтобы попытаться достичь Шамбалы.

Этого вообще мало, — согласился Курбатов, — чтобы достичь чего бы то ни было. Кроме разве что очередной горной вершины да некоей поверхностной суп; залежалого манускрипта.

— Так, значит, это вы и есть ротмистр, простите, полковник Курбатов?

— Так точно, господин генерал-лейтенант. Никогда не думал, что судьба сведет меня с самим генералом Красновым, легендой Белого движения.

— Теперь уже я должен быть польщен тем, что имею честь… Если уж говорить о современной легенде Белого движения, то героем являетесь вы. Не спорьте, ротмистр. Ну вот, опять с чином не угадал! Ничего не поделаешь, вы стали известны нам в чине ротмистра.

— Но каким образом, господин генерал? От кого сведения?

— Источник более чем надежный — военный атташе японского посольства. По личной просьбе атамана Семенова. Понимаю, что о славе вашей атаман заботился, рассчитывая таким образом основательно напомнить всем оказавшимся здесь, на Западе, белогвардейцам о самом себе. Однако сути дела это не меняет. Так или иначе, а все наши эмигрантские газеты…

Они сидели в домашнем кабинете генерала Краснова, единственное окно которого было завешено плотной черной портьерой, и прислушивались к шуму дождя, омывавшего улицы только что отбомбардированного Берлина. Эта бархатная портьера, как повязка на глазах слепого, отгораживала писателя-генерала от реального мира, погружая в мир сладостных воспоминаний и самолюбивых гаданий о будущем.

Хотя Краснов ожидал появления полковника Курбатова, вызванного с помощью Розенберга из особой диверсионной школы, тем не менее до последней минуты, пока не прозвучал дверной колокольчик, продолжал работать над рукописью нового романа, как работал над ней и во время налета английской авиации.

Эта черная портьера, свечи, полки книг, с трех сторон теснившиеся у письменного стола, да еще небольшой камин создавали неповторимый мир отрешенности, который позволял Петру Краснову на какое-то время забыть о том, что он все еще генерал и что где-то в мире идет война; ощутить себя причастным к сонму творцов, судьи которому — его талант и вечность.

— Военный атташе еще не приглашал вас для личного знакомства, князь?

— Пока что нет.

— Явное упущение. А ведь ощущается, что японская разведка гордится вами.

— Но я не являюсь японским разведчиком, — возразил Курбатов, — и никогда не был им.

Однако генерал предпочел пропустить его слова мимо ушей. С тоской взглянув на разложенную на столе рукопись, страницы которой уже были испещрены карандашными правками, Краснов наполнил рюмочки из розоватого хрусталя румынским коньяком.

— За славу русского оружия и славу Белого движения, на каких бы фронтах ни сражались его воины!

— И за мужество, — поддержал его Курбатов.

— То, что мы сражаемся как союзники фашистов, особой чести нам не делает, — взглянул генерал на Курбатова, ожидая его реакции. — Но и холуйского жеста генерала Деникина, вызвавшегося возглавить одну из большевистских дивизий[34], тоже не одобряю. Во всем остальном нас рассудит история.

— Кроме Германии, в Европе у нас больше не существовало союзника, который бы решился выступить вместе с нами против коммунистов. Поэтому оснований для самобичевания у нас нет.

— Основания всегда найдутся. Точнее, их найдут, — вновь взялся за бутылку Краснов. — Мне и самому было ясно, что национал-социалисты не та сила, которая способна дать демократической России… Впрочем, вы правы: иного союзника Господь нам, увы, не ниспослал — следует исходить из этого. Счастливый вы человек, Курбатов: прошли всю Россию! Как она там? Во что превратилась под властью большевиков, этих коммуно-масонов?

— Трудно так сразу найти точное определение. Иногда сужу о ней с нежностью, иногда с ненавистью. Я ведь не просто прошел Россию, я ее прострелял. Всю. Насквозь! Даже красотами любовался через мушку прицела.

— Ностальгия… — понимающе кивнул Краснов. — Она здесь многих извела. Похлеще сабельной атаки.

— Лично я капризам этой дамы не подвержен.

— Смею полагать. О вас отзываются как об очень твердом, порой до бездушности жестоком человеке.

— То есть как об истинном диверсанте — вы это хотели сказать, господин атаман Всевеликого войска Донского?

— Напомнили, что я казак? И правильно сделали. Не верю, что станете служить под командованием этого мерзавца Власова, который вначале сражался в рядах большевиков против нас, затем с большевиками против германцев, а теперь вот вместе с германцами — против большевиков.

— Но я и не собирался служить под началом генерала Власова.

Краснов снял пенсне, долго, старательно протирал его, и только вновь водрузив на переносицу, внимательно присмотрелся к выражению лица Курбатова. Этот парень нравился ему, и генерал опять подумал, что было бы крайне несправедливо, если бы он вдруг переметнулся к власовцам.

— Однако слух такой пошел, — заметил он. — Не сомневаюсь, что и появился не случайно. Очевидно, торг за вашу душу уже начался. Власов и Благовещенский[35]сделают все возможное, чтобы заполучить маньчжурского стрелка, использовать его ореол героя для привлечения добровольцев из числа эмигрантской молодежи и пленных красноармейцев.