Каста мимов - Саманта Шеннон

Вместо этого он закатал рукав и принялся за работу. Одна за другой на коже проступали искусно вырезанные буквы. При виде их внутри у меня все помертвело.

Пейдж

В его глазах вспыхнул веселый огонек, так обожаемый мною когда-то.

Как только имя появится полностью, применять дар будет слишком рискованно.

Еще немного – и мой фантом окажется во власти Сборщика, и тот сможет удерживать его сколько душе угодно. Умно, ничего не скажешь… обратить против меня мой собственный дар…

На коже проступила новая буква. Из последних сил я атаковала лабиринт, метя в самое сердце.

У Джексона была на редкость крепкая броня. Слабее, чем у рефаитов и нечитаемых, но куда прочнее тех, с какими мне раньше доводилось сталкиваться. Фантом срикошетил от неприступной стены. В бренном мире мое тело обмякло и распласталось на полу. Рана на боку снова открылась. Подземелье наполнилось ехидными возгласами:

– Наша юная странница притомилась!

– Сборщик, добей ее!

Однако некоторые продолжали болеть за меня:

– Не сдавайся, Странница!

Ноги вдруг сделались ватными. Сил не хватило бы достать монетку из канавы, не говоря уже о дислокации.

– Странница! Странница! – скандировал кто-то.

– Давай, покажи ему, где раки зимуют!

Кровь – не боль.

– Поднимайся, девочка! – крикнула королева мимов. – Вставай!

Ладонь зажала рану; пальцы мгновенно окрасились кровью. Нужно пережить это. Пережить Джексона Холла.

Вскочив, я схватила подсвечник и, забыв про боль, кинулась на врага. Джексон захохотал, с легкостью отражая мои атаки и, самое страшное, делая это одной рукой; вторую спрятал за спину. Его силы в разы превосходили мои, причем безо всяких тренировок.

«Не используй гнев, – вспомнились вдруг наставления Стража. – Танцуй и падай».

Но гнев уже разливался по телу и рвался наружу из самых темных тайников души. Гнев на Джексона и Наширу, на Аббатису со Старьевщиком, на всех тех, кто развратил Синдикат. Синдикат, который я любила, несмотря ни на что. Подсвечник взметнулся в восьмой раз, но Джексон опередил меня, ударив кулаком в живот. Я согнулась пополам, хватая ртом воздух.

– Прости, лапушка. – Клинок снова принялся за дело. – Это очень тонкая работа, а ты сбиваешь.

Мышцы нестерпимо ныли от боли, однако у меня еще был шанс помешать ему. Я втянула кислород. Пусто.

Набалдашник опустился мне на плечо, но крика не было – легким не хватало воздуха. Слабая, но непокоренная, я запустила в Джексона стулом. Главарь мимов с воплем грохнулся на спину и выронил трость. Та покатилась по полу. Я потянулась за ней, но Джексон буквально вырвал ее у меня из рук. Над головой просвистела сталь. Какая дуэль – мы грызлись, как дикие звери! Трость угодила мне в локоть. Боль пронзила руку до кончиков пальцев.

Надо спешить. Собрав последние силы, я протаранила неприступный лабиринт. Ноги коснулись заиндевевшей травы. Сумеречная зона Джексона.

В бренном мире шанс был упущен. Эфир задрожал. Я кинулась обратно в тело.

И задохнулась.

Пальцы метнулись к шее. С губ сорвался надрывный испуганный хрип. Такое случалось со мной раза два-три. Как говорил Ник, спазм гортани. При перемещении защемило трахею. Приступ длился всего полминуты, но после прыжка проходил особенно тяжело. Со слезами на глазах я повернулась к Джексону.

Слишком поздно.

Имя было вырезано.

Остатки кислорода в маске теперь не спасут. Джексон с улыбкой наблюдал, как я тону в безводном пространстве. Из пореза на лбу сочилась кровь. Он добавил красивую завитушку к «и» – изящный штрих, не более. Дело сделано. Пока я еще барахтаюсь, но в эфире власть Сборщика уже дает о себе знать: ноги одеревенели, голова держится неестественно прямо. Пот застилает глаза. Джексон демонстративно вытянул руку. В свете свечей на бледной коже отчетливо горели алые буквы:

Пейдж Ева Махоуни

Все окружающие звуки свелись к сиплому, прерывистому дыханию.

– Встань, Пейдж. Встань и подойди ко мне.

Я повиновалась.

Главари мимов тихонько посмеивались. Впервые Сборщик рискнул прибрать к рукам дух живого человека. Странница превратилась в сомнамбулу, пала жертвой собственной гордости, проиграла ясновидцу из касты на два порядка ниже своей. Джексон развернул меня лицом к зрителям. Я подчинилась. Безвольная, покорная марионетка.

– Вот и все. Вроде бы это называется нокаут, госпожа распорядительница. – Он намотал мои волосы на палец. – Что ты говоришь, моя милая?

Я с блаженной улыбкой ткнула в алые от крови буквы.

– Правильно, лапушка, это твое имя.

Взрыв смеха.

Я не проронила ни слова. Просто взяла и прыгнула, поблагодарив Небо за то, что отец догадался сменить мне имя.

Преждевременный триумф ослабил защитные барьеры. Они сработали, но слишком поздно.

Мои ноги перескакивали через сорняки и вывороченные корни. Ветви с кроваво-красными листьями хлестали по лицу. Вдоль дороги тянулись замшелые плиты и исчезали в недрах абиссальной зоны. Лабиринт Джексона походил на одно большое кладбище. Возможно, Нанхэдское, где юный побирушка некогда оттачивал свой дар.

Мешкать нельзя. Джексон еще может исправить второе имя, если не боится изрезать руку в лоскуты. Найти ирландский аналог для имени «Ева» очень легко. Я помчалась во весь опор. На бегу тщетно напрягала глаза, силясь разглядеть надписи на надгробиях, но их не было.

На границе абиссальной зоны толпились спектры. Высокие призрачные фигуры потянулись ко мне.

– Назад! – скомандовала я.

Голос эхом разнесся по лабиринту. Спектр ухватил меня за запястье, и впервые в жизни пришлось заглянуть в глаза обломку памяти. На меня взирали две бездонные ямы, полыхающие огнем.

Спектры обычно давали захватчику возможность увидеть свое призрачное обличье, но только если фокусировали взгляд. Как тогда с Наширой, я вообразила, что становлюсь все больше и больше. Фантомные пальцы разжались, не в силах удерживать мое огромное запястье. В следующий миг я проникла в сумеречную зону, где зеленела высокая трава, не схваченная морозом, а в воздухе разливался аромат лилий. Спектры ринулись в погоню, но я оказалась быстрее. Одним махом перескочила через надгробие и бросилась к свету.

В центре солнечной зоны высилась статуя: ангел, скорбно склонившийся над склепом. При виде меня каменная рука отворила вход в гробницу, и оттуда в своем призрачном обличье выбрался Джексон.

– Ну здравствуй, лапушка. Как тебе мой ангел?

Джекс мало походил на себя бренного: черты лица смягчились, утратив всякую выразительность, в черных глазах застыла ненависть, волосы отливали медью, в проборе блестела седина.