Ричард де Амальфи - Гай Юлий Орловский

– Сколько тебя знаю, Ричард, все время удивляешь.

– А что, не угадал?

– Признаться… ладно, мне самому привычнее, когда вот так. Я же здесь, в материальном мире, а куда приходишь, там и ведешь себя, как принято. Ты ведь в своих покоях ходишь голым, а на людях одет, спина прямая, нос кверху…

Я скривился:

– Комильфо… Тертуллиан, раз уж ты заглянул в эту дыру, скажи, что на том турнире? Нет, предсказывать будущее не прошу, сам понимаю – смолчишь, просто полевую информацию. Здесь я король на болотной кочке, но на турнир съедутся орлы, перед которыми я мельче воробья!.. Что там можно, что нельзя?

Глаза вспыхнули ярче, фигура чуточку раздалась вширь, словно святой расправил плечи, примеряя доспехи. Но голос прозвучал строго и с долей тревоги:

– Ты угадал, на турнир съедутся сильнейшие. Здесь ты побеждал чаще всего с помощью магии, но для турнира отводят места всегда святые…

– Как это?

– На святых местах, – сказал он с сочувствием, – магия не живет. Ни белая, ни черная. Кроме того, перед турниром всех обойдут священники со святыми дарами. Обещает прибыть кардинал Леонковалло, а он почти святой, вокруг него аура святости на четверть мили. Всякая магия теряет силу. Это значит, что ни твой меч, ни твой лук, не будут отличаться от обычных. А если метнешь молот, он останется там, куда добросишь. Так что на турнире только то, что называется честным боем!

Я сказал тоскливо:

– Честь – понятие растяжимое. Я из таких королевств, где вполне честно крылатой ракетой по бедуину на ишачке…

Он сказал несколько суховато:

– Я не стану навязывать формулу честности. Однако на Юге, куда ты так стремишься, тебе придется тяжко не только на турнире. Еще тяжелее будет другая борьба…

– С соблазнами? – догадался я. – Это ерунда! Лучший способ одолеть соблазн – поддаться ему.

– Не шути так, Ричард, – сказал Тертуллиан сурово. – Поддашься одному – поддашься и другим. Душу загубить легко.

Я поморщился, теперь уже мой голос прозвучал чуть суше, чем я хотел даже сам:

– Тертуллиан, не будь деревенским попиком. Можно и к великой цели идти, даже скакать на коне, и баб трахать направо и налево. То есть, говоря церковным языком, тешить свои низменные страсти… Или это не церковный? Тогда – погрязать в похоти мерзкой… время от времени, но ухитряться не останавливаться. Ты же не останавливался? Вот и меня вся эта фигня не остановит. Я прекрасно понимаю, что вино и бабы – это очень мало, потому такое не засосет с головой.

Он вздохнул:

– Эх, Дик, если бы только это… Вино и бабы губят даже сильных, но не умных. Для умных другие ловушки. На Юге кроме очень красивых и развратных женщин еще и сильнейшие софисты. Они умеют доказать, что цель жизни – в плотских утехах, умеют передвинуть цели, заменить истинные ложными… Что-то не так? Почему так смотришь?

Я согнал с лица улыбку:

– Извини, Тертуллиан, но ты еще не видел промывателей мозгов, какие каждый день стараются повернуть нас в нужную им сторону. А я видел и слышал каждый день. Так что выдержу. Мне бы только попасть на Юг! Помоги, а? Ведь куда я пройду, туда и ты?

– Не совсем так, – уточнил он. – Если останешься христианином – да. Но если сумеют тебя…

– …перевербовать?

– Да, тогда ты меня в тех краях больше не увидишь. Я ведь и здесь только благодаря тебе. И очень рад, что тебе пригодились доспехи Арианта, его луч и меч.

– Доспехи – нет, – ответил я честно. – Слишком уж они… архаичные. Я в них выглядел бы совсем идиотом. Или папуасом. Но лук – чудо! Да и меч хорош.

– Ариант, – повторил Тертуллиан с почтением в голосе. – Он всегда был великим… Да он и есть, герои не умирают. По-прежнему среди живущих, только незримы…

– И бестелесны, – ответил я скептически. – И не могут вмешиваться. И ни на что не воздействуют. Так?.. Это все равно, что умерли, а прах их развеян. По ветру или еще как-то.

Он покачал головой, из-за блеска и сияния я иногда не угадывал, где у него глаза, где брови или выступающие скулы.

– Ты не прав.

– Почему? – возразил я. – И почему только герои? Тогда уж и все-все люди точно так же витают среди живущих, но тоже незримы, ни во что не могут вмешиваться, даже если бы и захотели…

Он помолчал, с большой неохотой, это заметно, кивнул.

– Верно, – ответил он медленно. – К сожалению. Души всех населяют мир. Но я не зря сказал именно о героях. Простые люди жили, работали, существовали, ни к чему особенному не стремились. Да ты и сам знаешь. Души их тем более ни чему не стремятся. Но герои… Герои – люди особенные. На заре мира сражались с богами, очищали землю от чудовищ, а потом боролись со Злом среди людей, наказывали тиранов, сеяли Добро. И вот сейчас, когда, как ты правильно сказал, души всех витают в мире, однако только души героев следует принимать во внимание.

– Почему?

– Я же сказал, простые люди и при жизни не стремились ничего менять в мире. Пределом их забот было починить забор или удачно выдать дочь замуж. А герои… Герои и сейчас смотрят на мир, негодуют при виде растущего зла, но сами ничего сделать не могут. Однако же их мощь настолько сильна, что могут побудить живущих к свершениям. Правда, для этого надо, чтобы человек был к этому не просто предрасположен, но и готов. И тогда герой будет в состоянии помочь…

Он говорил и говорил, но странным образом эта теология укладывалась в рациональное объяснение – ведь в моем времени могли объяснить все просто с хлестаковской легкостью! – мы все привлекаем в помощь изречения великих, чтоб укрепить свою позицию в споре, на знаменах рисуем лики святых, Невского и Донского, учреждаем ордена Кутузова и Суворова, то и дело славим Куликовскую и Бородинскую битвы, взятие Берлина, спорим за киевских богатырей: наши они были, русские, или же, напротив, совсем украинские?

– Надеюсь, – пробормотал я, – ко мне под руку никто не лезет, ничего не нашептывает. Я сам выбираю!

Он кивнул, мне показалось, что слишком поспешно, я не сразу понял, что Тертуллиан из деликатности не стал тыкать носом в очевидное: никто из нас не свободен абсолютно, всех строят по линейке услышанные с детства песни, сказки, а потом – новости из газет, случаи на работе, увиденное в кино или на троллейбусной остановке. Даже когда голосуем «против всех» или вообще игнорируем выборы, то и в этом наш выбор.

– К сожалению, – сказал он, – человек выбирает все время. Даже, когда он простой римский солдат, что повинуется беспрекословно легату. И потому, дескать, невиновен! Увы, Ричард, виновен…

– Да понимаю, – отрезал я. – И у солдата есть выбор. Это мы уже проходили. Никто ни от преступлений, ни от грехов освободить не может.

Он развел огромными руками из плазменного огня. По стенам пробежали сполохи.

– Ричард, Ричард… Опасно быть таким знающим.