Кавказская война. В 5 томах. Том 2. Ермоловское время - Василий Потто

Двадцать первого декабря подверглась нападению местность близ станицы Воронежской. Стоявшие там на Липатовом посту казаки увидели среди белого дня по-над лесом двух пеших черкесов и метким ружейным выстрелом положили одного на месте, другой же, проворно сняв с убитого оружие, ушел за Кубань. Казаки подобрали тело, полагая, что черкесы, по обычаю, будут его выкупать, и вернулись на пост. Но черкесы на этот раз поступили иначе. Не прошло и часа, как на русскую сторону переправилась партия в тридцать человек и понеслась прямо на пикет с явным намерением отбить у казаков тело. Донцы, однако, сметили опасность вовремя и, привязав убитого к лошади, ускакали с ним в станицу. Черкесам пришлось возвратиться за Кубань ни с чем.

Два дня спустя, ночью, в самый рождественский сочельник, получены были сведения, что партия человек в двенадцать снова перешла Кубань и ударилась в степь между Кавказской и Темижбекской станицами. Пока казаки с разных сторон съезжались на тревогу, разъезд Кубанского полка, с урядником Шишкиным во главе, уже попал на след и встретил нового гонца, скакавшего с известием, что горцы отхватили табун на хуторе казака Рогачова. Разъезд повернул в ту сторону и через полчаса насел на хвост уходившей партии. Завязалась сильная перестрелка. Ружейные выстрелы, освещая мрак непроглядной ночи, указывали путь, по которому уходила шайка. Горцы поняли опасность своего положения и, бросив табун, пустили добрых скакунов во все повода, чтобы скорее постичь Кубани. Но от Кубани они были уже отрезаны. Новый разъезд, ожидавший партию на самой переправе, сбил ее в сторону. Попыталась она укрыться в лесу – лес окружили казаки. Тогда, не видя другого спасения, черкесы стали бросаться с берега, где ни попало. Многие утонули, другие, не имевшие сил плыть по студеной воде, возвращались назад под русские пули. В темную ночь не было возможности определить урон, понесенный партией, но в руках казаков остался один убитый, двое раненых и три оседланные лошади; под утро же, объезжая и свой, и черкесский берег, казаки нашли еще два трупа, собрали много оружия и поймали семь заседланных лошадей – знак, что если партия и не была истреблена вконец, то спаслись из нее не многие, да и те пешком.

С началом 1822 года стали доходить из-за Кубани тревожные известия; говорили, что черкесы собираются большими силами вторгнуться в русские границы. До наступления весны, а с ней и появления подножного корма, нельзя было ожидать, впрочем, значительных вторжений, тем более что закубанские ногайцы и темиргоевцы, жившие на плоскости, пока еще опасались пристать к черкесам открыто. Однако же враждебное расположение и их уже не подлежало сомнению. И вот, чтобы хоть сколько-нибудь обеспечить линию, Сталь предписал генералу Дебу расположить состоящие в его команде войска в трех главных пунктах: один отряд в станице Тифлисской, другой – близ Григориополиса, у Тернового поста, представлявшего собою одно из самых удобных мест как для прорыва, так и для поражения хищников, и наконец третий – на горе Недреманной, между Богоявленским селом и редутом Святого Николая. Войскам приказано было стоять налегке, не только без обозов, стеснявших движение и требовавших прикрытия, но и без палаток. Конные резервы линейных казаков были передвинуты так, чтобы по первой тревоге легко могли сосредоточиться и действовать массой, а на обязанность донских постов возложено было следить за неприятелем и извещать о переправе и направлении партий. Помимо того, в станицу Темнолесскую и в селения по Егорлыку: Каменнобродское, Николаевку и Сенгилеевку, как ближайшие к границе,– отправлены небольшие команды Тенгинского полка на случай, если бы закубанская конница, прорвавшись через линию, бросилась на эти деревни прежде, чем подоспели бы казачьи резервы.

Последнее распоряжение вызывалось чисто практическим опытом, показавшим, что и в прежние годы деревни, где случались команды даже в двенадцать-пятнадцать человек, всегда успешно отбивались от нападения. Принятые по линии меры не остались секретом для горцев и до некоторой степени обуздали их. Но, конечно, мелкие нападения не прекратились. С особенной же настойчивостью они сказались в позднюю осень, в ноябре 1822 года, когда войска по случаю наставших холодов были распущены. Официальные донесения опять сохраняют множество относящихся к этому времени кровавых происшествий, но из них особенно выдаются два случая.

В темную, глухую ноябрьскую ночь,– так рассказывал очевидец одного из них,– человек тридцать всадников, одетых в бурки, укутанных в башлыки, закрывающие их лица, осторожно пробирались по густым зарослям леса, раскинувшегося над крутым обрывом Кубани. Их легкие привычные кони неслышно ступали по кочковатой лесной тропе, заваленной во многих местах то сломанными бурей столетними деревьями, то хворостом, то кучами пожелтевшей опавшей листвы. На небе ни звездочки, в лесу гробовая тишина, только ветер шумит и стонет в поле. Поминутно останавливаясь, всадники чутко вглядывались в ночную темноту и прислушивались к малейшему шороху. Ружья их наготове. На недоброе дело собрались эти люди, ожидавшие ежеминутно встречи с опасностью, они знали, что в зарослях таится немало русских секретов, что одно неловкое движение, один неуместный звук – и им придется расплачиваться своими головами. И они не доверяли окружающей их тишине. Но вот еще несколько шагов – и перед ними лесная опушка. Секреты обойдены благополучно.

В трех верстах стоит казачий пост Надзорный, крутизною берега, глубиною вод и непролазной густотою леса защищенный от нападений, которых потому, обыкновенно, там и не ожидали. Несколько человек из предосторожности отделились, однако, в ту сторону, но скоро вернулись; на посту тихо: казаки спят, не чуя беды. Теперь всадникам оставалось проскакать расстояние верст в восемь-десять, и хутора, захваченные врасплох, не успеют ни откуда получить помощь.

Как тени, едва касаясь земли, беззвучно неслась шайка, обогнула Недреманную гору, проскакала мимо сельца Николаевка, с ее фантастически и мрачно выделявшейся на темном ночном небе высокой белой колокольней, и стала сдерживать коней; впереди, на одном из привельнейших займищ, посреди купы больших развесистых, но теперь оголенных деревьев, белели чистые, опрятные домики. Это был хутор братьев-однодворцев Мясоедовых.

Горцы подскакали к воротам, но те были на крепких запорах; хищники повалили плетень и среди злобного лая громадных сторожевых собак вскочили во двор. В доме замелькали тревожные огоньки, чья-то белая растрепанная фигура показалась на крыльце, раздался крик ужаса – и огни мгновенно потухли. Черкесы выломали двери, ворвались в горницу, но там уже никого не было; все, что было живого в доме, залезло в густой колючий терновник, подходивший к самому хутору.

Горцы сообразили, однако, куда могла укрыться добыча; они оцепили кусты, спешились – и начались розыски. Первый попавшийся на глаза, Борис Мясоедов, был изрублен в куски, его жена с тремя малютками и две маленькие девочки брата Борисова, Парфена, были захвачены в плен, сам же Парфен и его жена с двумя остальными детьми спаслись непостижимым чудом: они забились в самый куст терновника и не были замечены горцами.

Разграбив дом, шайка ударила было на соседний хутор Мосолова, лежавший всего в двух верстах. Но время близилось к рассвету, и хищники, удовольствовавшись тем, что отхватили здесь небольшой косяк лошадей, той же дорогой, тем же лесом пронеслись опять до Кубани, Счастливый набег не стоил им ни одного зерна пороха.