Железный король. Узница Шато-Гайара - Морис Дрюон

Между этими двумя мужчинами различных общественных слоев, один из которых годился другому по меньшей мере в отцы, во время пути завязалась подлинная дружба, крепнувшая с каждым днем. В глазах Бувилля юный тосканец был живым воплощением всех тех изумительных открытий, вольностей самой молодости, которую обрел Бувилль, покинув Париж. А Гуччо благодаря Бувиллю ехал по французской и итальянской земле как знатный вельможа и жил вблизи особ королевского дома. Они открыли друг в друге целые неведомые миры. Оба как нельзя лучше дополняли один другого, хоть и были несхожи во всем и составляли вместе довольно-таки занятную упряжку, где молодой рысак тащил за собой старого коня.

Такими они предстали перед донной Клеменцией, но выражение мечтательной беспечности, озарявшее их лица, мигом исчезло при виде королевы Марии Венгерской. Стоя между внучкой и живописцем, она пронзительным взглядом живых черных глаз рассматривала портрет.

Наши друзья невольно умерили шаг и подошли к группе на цыпочках, ибо никто не осмеливался в присутствии Марии Венгерской сделать развязный жест или повысить голос.

Марии Венгерской шел восьмой десяток. За годы долгого вдовства после кончины своего супруга короля Неаполитанского Карла II Хромого, которому она родила тринадцать детей, королева успела схоронить половину своих отпрысков. Она раздалась от частых родов, и горькая складка – след перенесенных утрат – залегла в уголках ее беззубого рта. Это была высокая старуха, с сероватой кожей и белоснежными волосами; лицо ее выражало силу, решимость и властность, которые не умалило время. С самого утра она надевала корону. Старуха королева состояла в родстве со всеми царствующими семьями Европы и в течение двадцати лет требовала для своих сыновей пустующий венгерский трон, двадцать лет билась за то, чтобы возвести на него кого-нибудь из своих.

Даже теперь, когда ее старший сын был королем Венгерским, второй сын скончался в сане епископа, и в недалеком будущем ожидали его канонизации, третий, Роберт, царствовал в Неаполе и Апулии, четвертый был принцем Тарентским, пятый – герцогом Дураццо, а из оставшихся в живых дочерей одна была женой короля Мальорки, а другая – короля Арагонского, старуха королева все еще не считала свою миссию законченной и пеклась о судьбах близких; главным объектом забот королевы была сиротка внучка Клеменция, воспитывавшаяся на ее руках. Резко обернувшись к Бувиллю и глядя на него, как горный ястреб на каплуна, старая королева сделала ему знак приблизиться.

– Ну, мессир, – спросила она, – каков, на ваш взгляд, этот портрет?

В глубоком раздумье стоял Бувилль перед мольбертом. Он смотрел не так на лицо принцессы, как на две створки, сделанные с целью предохранить портрет при перевозке, на створках этих художник изобразил: на левой – Новый замок и на правой – вид из окна покоев принцессы на неаполитанскую бухту. Созерцая эти места, которые ему предстояло вскоре покинуть, Бувилль испытывал горькое сожаление.

– Что касается искусства выполнения, – проговорил он наконец, – все кажется мне безупречным. Разве только вот этот бордюр слишком скромен для такого прекрасного лица. Не думаете ли вы, что золотая гирлянда…

Старик Бувилль цеплялся за любой предлог, лишь бы выиграть еще день-другой отсрочки.

– Какие там еще гирлянды, мессир, – прервала его королева. – Верен ли, на ваш взгляд, портрет оригиналу или нет? Верен! Вот это и важно. Искусство – вещь легкомысленная, и я бы от души удивилась, если бы король Людовик стал разглядывать какие-то гирлянды. Ведь, если не ошибаюсь, его интересует оригинал?

В отличие от всего двора, где о предстоящем браке говорили только намеками и делали вид, что портрет предназначается в дар его высочеству Карлу Валуа от любящей племянницы, одна лишь Мария Венгерская говорила о свадьбе без обиняков. Кивком головы она отпустила Одеризи.

– Вы прекрасно справились с работой, giovanotto[14], обратитесь в казну за окончательным расчетом. А теперь можете идти расписывать дальше ваш собор, только смотрите, чтобы сатана получился как можно чернее, а ангелы сияли бы белизной.

И, желая заодно отделаться также и от Гуччо, она приказала ему нести за художником кисти.

Оба склонились в поклоне, на который королева ответила небрежным кивком, и, когда за ними захлопнулась дверь, она вновь обратилась к Бувиллю:

– Итак, мессир Бувилль, вы скоро возвратитесь по Францию.

– С безграничным сожалением, ваше величество, особенно когда я подумаю о тех благодеяниях, которыми вы меня осыпали…

– Но ваша миссия окончена, – прервала королева, не дослушав Бувилля, – или, во всяком случае, почти окончена.

Ее черные пронзительные глаза впились в Бувилля.

– Почти, ваше величество.

– Я имею в виду, что дело в главном улажено и король, мой сын, дал свое согласие. Но согласие это, мессир, – королева нервически повела шеей, это движение уже давно превратилось у нее в тик, – согласие это, не забывайте, дано нами лишь условно. Ибо хотя мы рассматриваем предложение нашего родича, короля Франции, как весьма высокую честь, хотя готовы любить его и хранить ему верность, как того требует наша христианская вера, и дать ему многочисленное потомство (а женщины в нашем роду славятся своей плодовитостью), то все же окончательный ответ зависит от того, освободится ли и как скоро ваш господин от уз, соединяющих его с Маргаритой Бургундской.

– Но мы в кратчайший срок добьемся расторжения брака, ваше величество, как я уже имел честь вам докладывать.

– Мессир, мы здесь свои люди, – твердо произнесла королева. – Не уверяйте меня в том, что еще не достоверно. Когда будет расторгнут брак? На основании каких мотивов?

Бувилль кашлянул, надеясь скрыть смущение. Кровь бросилась ему в лицо.

– Это уже забота его высочества Валуа, – ответил он, стараясь говорить как можно более непринужденным тоном, – он с успехом доведет дело до желанного конца, более того, он считает, что вопрос уже решен.

– Как бы не так, – проворчала старуха королева. – Я-то хорошо знаю своего зятя! Послушать его, он все заранее предвидел и предусмотрел, и, если у него лошадь свалится в овраг и сломает себе ногу, он уж сумеет вас убедить, что сам ее туда столкнул.

Хотя дочь Марии Венгерской Маргарита умерла в 1299 году и Карл Валуа успел с тех пор жениться дважды, старуха королева упорно продолжала именовать его «зятем», словно последующих браков вовсе и не существовало.

Стоя в стороне у стрельчатого окна и любуясь лазурью моря, Клеменция с чувством досады и смущения прислушивалась к словам бабки. Неужели любовь должна обязательно сопровождаться спорами, как при заключении договоров? Ведь речь идет прежде всего о ее счастье, о ее жизни. Стать королевой Франции – да это же неслыханно высокий удел, и Клеменция порешила в душе терпеливо дожидаться своего часа. Ждала ведь она до двадцати двух лет, не раз задавая себе вопрос: уж не придется ли ей окончить свои дни в монастырской келье? Сколько претендентов на ее руку получили отказ, ибо в глазах родни являлись недостаточно блестящей партией, но никто ни разу даже не подумал спросить ее мнения. И сейчас ей казалось, что бабка взяла слишком резкий тон… Там, вдалеке, в лазоревой бухте, раздувая паруса, устремлялся к берегам Берберии корабль.