Война за океан - Николай Задорнов

На вельботе шел русский морской офицер в полной форме.

— Ну вот и посланец Геннадия Ивановича! — сказал Муравьев своим спутникам, которые сегодня опять все, кроме Сгибневых, на генеральской барже.

— Откуда вы? Из Кизи? — крикнул губернатор.

— Да, ваше превосходительство, можно сказать, из Кизи, — отвечал офицер.

Коренастый, чернобровый, смуглый, он почти вбежал по трапу на палубу и представился губернатору.

— Мичман Разградский! Явился… Честь имею. — У него сильный украинский выговор. Муравьев знал, что он из простых, из штурманов. Теперь мичман. — Ваше превосходительство, вам письмо от Геннадия Ивановича Невельского.

— А где Невельской?

— Да его нет.

— Как нет?

— Они ушли!

— Куда ушли?

Разградский сразу не говорил, новости важные. Вообще, какие бы штабы и генералы ни являлись, но важней того, что тут сделано, не сделаешь.

— Его высокоблагородие Геннадий Иванович Невельской отбыли в Кизи.

— Сколько же осталось до Кизи? — с нетерпением спросил Муравьев.

— Точно неизвестно, ваше превосходительство, — отвечал мичман медлительно. — Но, по приблизительным расчетам, никак не менее… — Он замялся, как бы желая подобрать цифру поточнее.

— Не менее пятидесяти? Ста?

— Да нет, ваше превосходительство, — спокойно отвечал Разградский. — Не менее пятисот верст до Кизи!

Губернатор невольно посмотрел на своих спутников, и Разградский заметил на их лицах разочарование.

«Ну уж я в том не могу вам помочь, что Амур длиннее, чем вам того хотелось бы, — подумал Разградский. — А вы должны быть благодарны, что вас выехали встречать так далеко, а не за пятьдесят верст, как вам кажется. Но то дело не мое, и не я эту реку вытягивал».

Несколько недовольный таким приемом, Разградский, который от Невельского уже наслышался, какие нелепые претензии часто предъявляет к Амурской экспедиции начальство, добавил:

— Да от Кизи до моря тоже еще порядочно, ваше превосходительство…

И Муравьеву, и его спутникам плавание осточертело.

— Да где же тогда Геннадий Иванович? Зачем он ушел в такую даль?

— Он шел встречать вас, ваше превосходительство, и остановился неподалеку отсюда на устье реки Хунгари и ждал, но был вызван нарочным обратно в Де-Кастри, куда из Японии пришла шхуна «Восток» с известием от адмирала Путятина о том, что произошел разрыв с западными державами и началась война.

— Разве у вас неизвестно?

— Никак нет.

— Где же адмирал Путятин?

— Да надо полагать, что зашел в Императорскую гавань.

— Слава богу!

Посыпались расспросы. Тут уж начались совсем другие разговоры. Почувствовалась близость океана. Офицер привез известия о Японской экспедиции, отрывочные, правда. Да, хотя до Кизи и пятьсот верст, но донеслось дыхание иного, широкого мира.

Муравьев стал читать письмо. Невельской писал, что очень ждал, но уходит встречать эскадру и готовиться на устьях к военным действиям, просит занять устье Хунгари постом, благодарил, в надежде, что устье Уссури занято.

«Ему легко, — думал Муравьев, — оставить посты! А у меня на хвосте висит Нессельроде и сует палки в колеса! Он Кизи и Де-Кастри не позволял занимать, не то что Уссури!»

Невельской объяснял, что устье Хунгари необходимо для поддержания связи с Императорской гаванью, где зимовка оказалась в очень тяжелых условиях. Писал, что Разградский сообщит некоторые подробности. Муравьев приосанился.

— Ну что ж, господа, вперед! — сказал он.

По каравану был отдан приказ отваливать.

— Пятьсот верст — это, пожалуй, десять суток ходу, — заметил Муравьев.

— В пять дней дойдем, — отвечал Разградский. — Начиная от устья Хунгари у нас всюду приготовлены проводники. Так что кое-где сможем идти ночью.

— Горунга, — сказал мичман своему спутнику-гольду, — поезжай в Торгон, скажи Бомбе и Кирбе — пусть живо сюда едут. Скажи, Муравьев пришел и надо скорее проводников.

Муравьев видел: Разградский чувствует себя тут совершенно как рыба в воде. Кузнецов, присутствовавший при этом разговоре, попросил разрешения отправиться вместе с гольдом на своей лодке в Торгон и торговать там, пока проводники будут собираться.

Баржа за баржей поднимали якоря и шли.

— Осмелюсь сказать, ваше превосходительство, что Геннадий Иванович просил беспременно пост оставить на устье Хунгари, где вы завтра будете. С той реки путь в залив Императора Николая. Где нынче зимовали…

— Нет, пост на Хунгари я поставить не могу!

— Осмелюсь сказать, ваше превосходительство, что, ей-богу, пост необходим.

Своим упрямством Разградский сильно раздражал Муравьева. Муравьев чувствовал, что в Хади что-то случилось. Он не желал говорить об этом при штабных среди которых есть и прохвосты, и шпионы. Когда весь караван пошел и все разъехались по баржам, Муравьев позвал Разградского в каюту и спросил, что произошло в Хади.

Разградский, чтобы прежде времени не чернить дела, сказал, что есть сведения, что там смертность.

Муравьев пришел в сильное раздражение.

— Как это могло случиться? Сколько умерло?

— Про то я не могу знать, ваше превосходительство! Капитан Невельской доложит точно, но и у него нет сейчас сведений.

— Молчать! — закричал губернатор. — Отвечать ясно! Вам поручено было доставить продовольствие? Я вас в порошок изотру!

— На то ваша воля, ваше превосходительство, — спокойно отвечал Разградский, глядя недобро.

«Штурмана бывшие! Из грязи в князи — и зазнался! Что же смотрел Невельской?»

— Прошу вас изложить мне все! Как вам это стало известно… Все с самого начала.

Удога думает, что бесстрашные и свирепые маньчжуры недаром пропустили такой великий караван. От гудков парохода, говорят, весь город разбежался.

— Верно, Алешка, ты говорил когда-то, что полон Амур придет народа.

— Да, вот и тряхнули маньчжуров! — отвечал Бердышов.

Вечером казаки вспоминали, как проходили Айгун. Ко многому они там присмотрелись. До сих пор предполагали, что маньчжуры могущественны. Все привыкли к тому, что они злобны и надменны. А в Айгуне присмотрелись к их жизни, оказалось, что там гниль, беднота. Казаки заметили, что китайцы маньчжуров не любят.

— Как же, начальство!

— Я вам это и прежде говорил, а мне никто не верил, — замечал Маркешка.

— Мы верили! Да вот довелось и самим посмотреть! — сказал Пешков. Он последнее время невесел.

Ему никто не ответил. С тех пор как его песню генерал потребовал к себе, казачьи офицеры и урядники настрого запретили ее петь и самому Пешкову грозили разбить всю морду, если он затеет еще что-либо подобное.