Княгиня Монако - Александр Дюма

— Этот человек бродит по горам уже сутки, но так ничего и не нашел; наверное, это духи, а может быть, крестьянам просто померещилось.

Карменти почтительно поклонился — в Монако мне никогда не перечили. Два моих бакских лакея внушали мне гораздо больше опасений: они могли узнать нашего земляка, а я отнюдь не собиралась делиться с ними этой тайной. Положение становилось затруднительным, следовало отослать Биарица; поистине надо было вооружиться неприступной добродетелью и распрощаться с этой прекрасной любовью. Какая жалость! Я никогда не умела лгать, в особенности самой себе, и мне очень хотелось, чтобы Биариц остался. Женщина никогда не раздумывает, чему отдать предпочтение — опасности или желанию. К тому же почему господин Монако был таким скучным? Я сказала, что буду откровенной, и держу свое слово. Я не могу отрицать присущей мне от природы склонности, которой предаюсь почти без борьбы. Мной унаследовано множество черт мужчин моего рода; я похожа на маршала в бесконечно большей степени, нежели на мою благочестивую матушку. Я наделена отцовской смелостью; как и он, говорю правду в глаза и так далее; разве есть в этом моя вина?

Между тем следовало спешить — мои мерзавцы-лакеи должны были вскоре вернуться. И тут меня осенило, что Биариц сумеет разыскать меня без труда, стоит мне только указать ему путь. Я заявила ему, сопровождая свои слова итальянским жестом — необычайно грациозным и многозначительным:

— Сударь, мне очень приятно было с вами побеседовать и узнать из ваших уст, насколько безрассудны слухи о привидении Харуна. Теперь я спокойна за своих подданных. Я возвращаюсь в Монако и отныне не собираюсь верить в существование прекрасного пирата до тех пор, пока не увижу его собственными глазами в своем дворце. Прощайте. Господа, пора позвать моих беарнцев; они рады бегать по горам — это напоминает им Бидаш и детство, а я тоже ничего не забыла.

Я говорила с этим человеком, и каждое мое слово вонзалось в его сердце, как стрела; мне не пришлось ничего уточнять, он и так все понял. Когда я покидала развалины, он уже скрылся за деревьями; вернувшись после своих поисков, мои слуги никого не увидели.

— Госпожа! — закричали они одновременно, чтобы выказать свое рвение. — Это хитанос, мы их узнали, а привидениями тут и не пахнет! Если его высочество изволит прислать сюда несколько ратников из своего войска, мы с ними разделаемся.

Мы вернулись к остальным, а затем поехали в Рокбрюн, где я села в карету и отправилась обратно в Монако. Я предавалась приятным грезам о детстве и юности, о той поре, когда я впервые увидела Биарица, — это было так недавно и уже так давно! Как я была тогда счастлива! Сколько воспоминаний о годах, безмятежно проведенных на земле моих предков, пробуждало во мне это необычайно красивое лицо! Вечером я прибыла во дворец. Жители города стояли у порога своих домов и встречали меня с большой радостью. Я рассеянно слушала их приветственные возгласы, поглощенная своими мыслями.

Когда карета въезжала в парадный двор, я увидела, что все мои придворные дружно бегут мне навстречу с факелами, а также заметила г-на Монако, стоявшего у окна вместе с какой-то дамой. Я не узнала ее, так как она была в головном уборе, прикрывавшем ее лицо, но поняла по ее виду, что она не из здешних. Я поспешно вышла из кареты, поскольку мне не терпелось встретиться с гостьей; дама вышла мне навстречу, и князь вел ее под руку. Я услышала смех, раздававшийся из-под чепчика; бесподобная рука, сравниться с которой во Франции могла лишь рука королевы-матери, выступала из кружев; незнакомка сказала веселым голосом: — Угадайте!

То была особа, о которой я обычно не думала, но в то утро я вспомнила о ней в связи с глазами Биарица; то была Гортензия Манчини, герцогиня де Мазарини, сбежавшая от мужа; она направлялась в Рим, к своей сестре, супруге коннетабля, и вела себя как истинная авантюристка. Герцогиня была в восторге от своей выходки; таким образом, она вступила на путь весьма многосложных и романтических приключений. Я не догадывалась о том, что в складках своего платья принесла в дом моего мужа эта странствующая герцогиня и на какие глупости подвигнет г-на Монако преклонение перед ней. Я лишь прекрасно понимала, что Гортензия красивее меня и мне не хочется, чтобы она оставалась поблизости.

Госпожу де Мазарини, наследницу своего дражайшего дядюшки, как известно, выдали замуж за некоего Лапорта де Ла Мейере при условии, что он возьмет титул и герб illustrissimo faquino[11], и один лишь маршал де Ла Мейере согласился на это обязательство, не опасаясь, что после смерти кардинала его перестанут пускать в дома с парадного входа. Новоявленный Мазарини был и сумасбродом, и дураком, хотя даже одного из этого было бы слишком много. Его красивая, очаровательная и умная жена в то же время была, следует это признать, одной из самых взбалмошных особ, каких мог сотворить Господь Бог. Хотя я говорю была, мне следовало бы написать является. И она и он до сих пор живы и нисколько не изменились: они все те же, какими были, и, вероятно, останутся такими, пока земля их носит. Я уже считаю себя умершей, все для меня в прошлом, и потому мне кажется, что остальные тоже пребывают в этом состоянии; когда мы стоим у края могилы, наше «я» заменяет нам весь мир.

Госпожа де Мазарини отклонилась от своего пути, чтобы заехать к нам; она путешествовала одна, как авантюристка или героиня романа, в сопровождении пажа и служанки. Этот паж, красивый, как ангелочек, был сын герцога де Бофора и рыночной торговки, о котором вы, должно быть, помните; шевалье де Пезу (прелестный мальчик, который теперь уже не мальчик, по-прежнему часто приходит к моему ложу, чтобы поговорить со мной, не жалея на это времени). Герцогиня взяла ребенка к себе, еще когда он был младенцем, и воспитывала его, окружая всяческой заботой. Это было для нее забавой, и она называла шевалье не иначе как «малютка Фронда». Уже в те годы у него проявилась склонность к интригам и приключениям. Юноша так ловко направлял свою госпожу во время ее бегства и переодеваний, словно в течение тридцати лет заправлял делами в каком-нибудь кабачке. Госпожа де Мазарини нам его представила, и я ей позавидовала — то был поистине красивый паж! Я бы дала за него в обмен дюжину своих пажей.

Господин Монако уже в первый вечер начал распускать хвост. Стоило посмотреть, как он угодничает; ему ничего не нравилось, ничто не казалось ему приличным, достойным госпожи герцогини; можно было подумать, что мы какие-то бедняки, принимающие сборщика налогов или церковного старосту.

Я лишь пожимала плечами; мне очень хотелось называть гостью просто Манчини, чтобы напомнить ей о ее досточтимом родственнике. Впрочем, дама была очаровательной и чрезвычайно любезной; она насмехалась над своим мужем и над самой собой. Она рассказала нам, умирая от смеха, как ей удалось бежать с пажом и дуэньей, а также о том, как г-н де Мазарини просидел сутки взаперти, моля Бога простить свою жену, посмевшую обсасывать куриную косточку в субботу вечером, до наступления полуночи. Все эти Манчини — так или иначе странные люди; герцогиня де Мазарини и герцогиня Буйонская, без сомнения, лучшие из них.