Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

«Посредством недавнего французского займа в январе 1830 г. и реструктуризации… прусского долга по контракту 1818 г., для чего при проведении последней операции они объединились с рядом других банкирских домов, из-за чего те понесли громадные убытки, банки Ротшильдов всецело потеряли доверие в операциях такого рода… Хотя их богатство… по-прежнему весьма значительно, им недостает наличных, необходимых для операций такого рода, поскольку их имущество, которое состоит из облигаций всех европейских государств, в настоящее время невозможно конвертировать в деньги ни на одной бирже. Поэтому в настоящее время банки Ротшильдов отказываются размещать крупные займы напрямую, предпочитая, как в случае с Австрией, иметь с ними дело за комиссионные, и, хотя они делают предложения на этот счет, они далее продают недавно выпущенные облигации по необычайно низким ценам, вредя таким образом заинтересованным государствам».

Однако такой довод не возымел бы действия, если бы и Пруссии в то время снова не требовались крупные средства для оплаты растущих военных расходов. Хотя Пруссия, по словам Джеймса, «находилась в самой невыгодной позиции из всех великих держав, чтобы требовать войны и более [склонна] ее избегать», Пруссия не могла закрывать глаза на угрозу общей войны (из-за Бельгии или из-за Польши), которая то и дело возникала в течение 1831 и 1832 гг. Судя по письму Ротера к королю, кто-то, возможно Амшель, отговорил его от попыток эмитировать новую серию облигаций. Вместо этого Ротшильды предлагали краткосрочные кредиты в наличной денежной форме на существенные суммы — вплоть до 5 млн талеров под обеспечение казначейских векселей; кроме того, они предлагали свою поддержку при выпуске лотерейного займа. Именно последнее предложение сыграло решающую роль в отсрочке реструктуризации, переговоры о которой возобновились лишь в 1833 г., когда прусские облигации четырехпроцентного займа снова выросли до 92 и «нынешнее политическое положение больше не давало повода для серьезной озабоченности»[100]. Иными словами, Ротшильды по-прежнему сохраняли некоторые финансовые рычаги давления на Берлин; однако их хватало лишь на то, чтобы добиться уступок в вопросе реструктуризации. Нет никаких доказательств, что в тот период они как-то влияли на внешнюю политику Пруссии: от Фридриха-Вильгельма Ротшильды с трудом получили благодарность в виде фарфора и титула тайного коммерческого советника для Ната.

Если в Берлине влияние Ротшильдов было ограниченным, то в Санкт-Петербурге его почти не ощущалось. Правда, Россия нуждалась в деньгах больше других великих держав, чтобы вести войну с поляками. Но отношения Ротшильдов с российским министром финансов Канкрином никогда не были безоблачными, поэтому даже в начале 1831 г., когда русские напрямую обратились к агенту Ротшильдов Гассеру с просьбой о займе, Джеймс отнесся к просьбе настороженно. «Должно быть, министру ужасно не хватает денег, — размышлял он. — Значит, он не в состоянии будет выполнить свои обязательства, и, если этому доброму человеку придет в голову мысль не выплачивать проценты, мы пойдем ко дну». Он предложил выпустить заем только на комиссионной основе, причем выпускать его небольшими траншами, вопреки предложению Натана немедленно выдать авансом 400 тысяч ф. ст. «Если начнется война, — предупреждал он, — ни Франция, ни Россия, ни Пруссия не будут платить проценты, и, помяните мои слова, все они воспользуются войной как предлогом, чтобы оправдать неуплату процентов». С другой стороны, как возражал Ансельм, если угроза войны исчезнет — особенно если Россия одержит решительную победу в Польше, — ее правительству уже не понадобятся их услуги. Лишь до тех пор, пока продолжается кризис, правительству нужны деньги так сильно, чтобы оно «согласилось на любые условия». Более того, по-настоящему опасения Джеймса были связаны с политикой: он не возражал против предоставления российскому правительству займа на целых 5 млн ф. ст. при том условии, что в Париже, где склонны были сочувствовать полякам, операция будет сохраняться в тайне. «Отсюда неизбежно следует, — писал он, — что газеты подвергнут нас суровой критике; в остальном у меня нет возражений против начала операции на данной основе… Победа поляков значительно облегчит все, так как мы должны предпринимать все усилия для того, чтобы сотрудничать с либералами. Возможно ли потребовать, чтобы министр организовал заем в союзе с Гассером и на его имя? Предлагаю подумать… очень тщательно, как можно предотвратить предание огласке наше участие в данном вопросе».

Неделю спустя он повторил свои дурные предчувствия: «Уверяю тебя, если мы поддержим Россию против Польши, я вовсе не уверен, что меня не изобьют до смерти, потому что здесь общественное мнение всецело на стороне поляков». Тем не менее он, очевидно, был готов столкнуться с враждебностью общества, если условия займа окажутся достаточно привлекательными. Стоит отметить, что переговоры проходили накануне решительного поражения поляков в сражении под Остроленкой. Более того, через несколько дней после сражения Натану удалось продать какое-то количество оружия российскому правительству. Джеймс был «крайне рад» полученной тем самым прибыли; он снова беспокоился лишь о том, как избежать дурной огласки:

«Прошу тебя, ради всего святого нигде не называй свое имя, кроме случаев, когда без этого не обойтись, то есть не указывай, что „Ротшильды“ продали „оружие“, и, пожалуйста, держи эти сведения в тайне, ибо иначе меня, скорее всего, застрелят, так как пойдут слухи, что я продаю оружие, чтобы помочь расстрелу поляков. Вчера ко мне зашел один знакомый, корреспондент газеты; он показал статью, в которой утверждалось, будто мы предоставляем Люксембургу средства на подавление бельгийцев. Не он написал ту статью, но поверь мне, милый Натан, что теперь, когда публика качнулась в сторону либерализма, необходимо вести себя куда осторожнее. Вот почему ты должен всеми силами заботиться о том, чтобы сведения не просочились в газеты».

Идея займа (теперь на 1 млн ф. ст.) снова всплыла на поверхность в конце 1832 г. Джеймс выражал опасения, на сей раз представляя, что английская пресса «раздерет нас в клочья, утверждая, будто мы предоставляем займы русскому царю, и наши займы позволят ему развязать войну». Впрочем, он снова был готов рискнуть. В конце концов, «не похоже, чтобы можно было завоевать весь мир с миллионом фунтов». На всякий случай Лайонел предлагал «на случай войны… оговорить, что мы не обязаны продолжать выплаты» (как станет ясно ниже, таким же девизом Ротшильды руководствовались в займах в тот и последующий периоды). Однако, как и предсказывал Джеймс, Канкрин снова «ввел Натана в заблуждение». Предложением Ротшильдов он воспользовался лишь для того, чтобы выторговать себе лучшие условия в банкирском доме «Хоуп и Кº», чьими услугами по традиции пользовалось правительство России. Мысль о том, что Ротшильды вступили в конкурентную борьбу за этот заем, должна была ошеломить французских эмигрантов — сторонников Карла X, которые рассчитывали на возглавляемую Россией контрреволюцию, — и были убеждены, что Ротшильды «в значительной степени подпали под революционное влияние» и служат «революционному движению… под руководством Лондона [Ротшильд] и Талейрана». В конце концов, тогда опасались последней возможности, что русская интервенция способна помешать навязанному Голландии признанию независимости Бельгии Голландией. Возможно, Натан и Джеймс искренне полагали: если заем предоставят они, а не «Хоуп и Кº», особенно если они ссудят гораздо меньшую сумму, чем нидерландский банк, им удастся уговорить Россию не вмешиваться. Или же придется признать, что предупреждение Натана о склонности России к войне после уловки Хоупа было неискренним. Соблазнительно прийти к выводу, что он готов был закрыть глаза на возможную российскую агрессию ради того, чтобы вернуть себе влияние в Санкт-Петербурге.