Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

К сожалению, мы не располагаем сведениями о точных сроках русского наступления на неприятельскую крепость и вообще о датах осады от ее начала и до падения Ландскроны. Источники называют только год — 1301. Но по косвенным признакам можно с большой степенью вероятности полагать, что кампания выпала на конец весны. Раньше она вряд ли могла состояться, и причин тому несколько. Во-первых, источники утверждают, что поход был тщательно спланирован и подготовлен, а на это нужно время. И те же самые источники говорят, что великий князь прибыл в Новгород только весной, не уточняя, когда именно, но лишь с его прибытием и началась основная подготовка. Скорее всего, он появился в Новгороде ранней весной. Во-вторых, и это было общим правилом ведения всех войн, поход не мог состояться пока не пройдет время весенней распутицы. Что же касается лета, то оно тоже не могло быть сроком кампании, потому как это слишком поздний для нее срок. На русской стороне, планируя предстоящую операцию, понимали, что до лета со шведской крепостью должно быть покончено. Кроме того что край должен быть очищен до подхода сюда купеческих караванов, оставлять операцию на лето было нельзя еще и по тому соображению, что с приходом лета, а с ним и навигации, силы шведской крепости возрастут. Дело в том, что Финский залив и Нева замерзают, и смена гарнизона Ландскроны, как и доставка туда продовольствия и вообще любая помощь, могут прийти из Швеции, только когда сойдет лед и откроется навигация. А это в тех краях бывает в самом конце весны — в начале лета. Следовательно, с наступлением навигации и прибытием в крепость свежих сил дело, придется иметь с более сильным противником.

Вот это последнее обстоятельство, когда русские войска подошли к крепости раньше, чем гарнизон мог получить помощь с «большой земли», и решило исход кампании. Надо сказать, что к приходу русских под стены крепости ее гарнизон держался из последних сил. Если шведы и успели в прошлом году до наступления холодов завершить все фортификационные работы, то на устройство жилых помещений, а также складских помещений для продовольствия времени и сил уже не хватило. Места в тех краях низинные и болотистые, а потому запасы продовольствия отсырели и сгнили. Суровую зиму люди пережили в сырых землянках, где от голода, холода и от повальных болезней, в первую очередь цинги, многие погибли. Добыть продовольствие в тех местах, среди редкого и враждебно настроенного населения, невозможно, да и у малочисленного гарнизона не было лишних людей для формирования команд фуражиров и совсем не было лошадей. Близость границы мало что давала захватчику, потому как присоединенная силой оружия территория была населена враждебными финскими племенами, да и всякое сообщение в зимнее время, как и ранней весной, крайне затруднено. Надо сказать, что и гарнизон Выборга, стоявший на считавшейся своей земле, испытывал те же самые трудности. Реальная помощь могла прийти только из центральных районов Швеции, и только морским путем. Обо всем этом хорошо знали в Новгороде. Конечно, там может быть и не догадывались об истинном состоянии гарнизона Ландскроны, но то, что с открытием навигации ситуация изменится в пользу противника, не понимать не могли. А потому, основываясь на приведенных размышлениях, можно утверждать, что вся кампания по овладению вражеской крепостью произошла где-то в конце весны.

Но если древние письменные источники не называют дат осады и штурма Ландскроны, то зато они, как шведские, так и отечественные (новгородская летопись), оставили потомкам довольно красочное описание батальных сцен, из которых можно воссоздать картину взятия крепости. Из нее следует, что битвы по овладению шведской твердыней в низовьях Невы были упорные. Можно много говорить о мужестве обоих противников, но все же большой численный перевес одной из сторон и крайняя, доходящая до измождения утомленность другой, решили исход дела. Силой русского оружия крепость была взята, а ее гарнизон перебит.

Итак, в руках победителей оказалась сооруженная врагами крепость, и надо полагать, что после взятия она оставалась в боеспособном состоянии. Эпоха огнестрельного оружия еще не наступила, метательные орудия, по-видимому, русской стороной при взятии Ландскроны не применялись, иначе об этом было бы обязательно упомянуто в источниках, следовательно, если разрушения и были, то небольшие, и могли быть быстро исправлены. Но Русь не воспользовалась возможностью оставить за собой воздвигнутую в чрезвычайно важном стратегическом месте своих владений уже готовую и добытую трудами и кровью твердыню. Вместо этого русские люди остановились на самом нелепом решении. Они разрушили крепость, что, наверняка, стоило гораздо больших трудов, чем ее восстановление, и, оставив освобожденный от врага край безо всякой защиты, ушли. Чем можно объяснить такую позицию новгородцев, остается непонятным. Иногда можно встретить объяснение такой стратегии нежеланием русских людей иметь здесь укреплений, потому как в случае захвата их противником эти же укрепления могли быть использованы против них самих. Но этим можно объяснить нежелание возводить новых крепостей. Но почему нужно разрушать уже готовую крепость, возведенную чужими руками? И как показал опыт, противник на незащищенном русском пограничье за предельно короткий срок может сам возводить крепости, отбить которые потом гораздо сложнее, чем защищать свои. Но новгородцы остались верны своей стратегической линии, и пройдет еще немало времени, наполненного горькими уроками, прежде чем они поймут ее ошибочность.

После кампаний 1300–1301 гг. на русско-шведском пограничье на несколько десятилетий наступает относительное затишье. Нет, северный сосед Новгородской Руси не утратил агрессивности своего характера, и спад его военной активности целиком объясняется внутригосударственным неустройством и кризисом власти. После предшествующего периода стабильности внутриполитическая обстановка в соседнем государстве вдруг резко сменилась острой междоусобной борьбой, продолжавшейся более двух десятилетий. В такой ситуации Швеции стало не до завоеваний, хотя полностью вооруженные столкновения не утихали, и все это время оставалось отмеченным пограничными конфликтами. В первое десятилетие XIV века не проходило ни одного года, чтобы отдельные мелкие отряды шведских судов не проникали в Неву и даже в Ладожское озеро и там не грабили бы новгородских купцов. Беспокойно было и на Карельском перешейке. На все происки северного соседа новгородцы отвечали своими рейдами в землю противника. Наиболее крупной такой акцией стала кампания новгородцев 1311 года, местом действия для которой они выбрали центральные районы Финляндии. Цели этого похода остаются для нас во многом неясными. Присоединенные не так давно к шведской короне, эти земли оставались населенными исключительно народом финского племени Емь, традиционно дружественного Руси. Кроме как нанести ущерб экономической, прежде всего продовольственной базе Швеции, как потенциальному противнику Новгорода, другой цели в той кампании не просматривается. А может быть, она просто стала акцией заурядной мести за такие же нападения шведской стороны на новгородское приграничье. Но в любом случае от этого предприятия больше пострадали народы финских племен, чем шведы, постоянного присутствия которых в этих краях почти незаметно.

Тут надо сказать, что новгородцы никогда не отличались сколько-нибудь острым политическим чутьем, а полуанархический характер их военной организации был способен больше навредить делу, чем помочь ему. В новгородском ополчении зачастую было трудно отделить земскую составляющую от ушкуйников, то есть морских или речных разбойников, привыкших грабить всех без разбора, а именно ушкуйники и представляли основную силу новгородцев при походах на соседей, походах, практически не отличавшихся по сути от разбойных набегов. И не удивительно, что настрой финских племен по отношению к русским мог меняться. Иначе ничем другим нельзя объяснить события, случившегося в 1314 году в Кореле.