Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Но богатые почвы и не чрезмерный холод встречаются лишь на узкой полосе на юге. Остальная территория непригодна для обитания или в лучшем случае хороша лишь для кочевников.

У Тибета есть самая устрашающая на свете природная защита — на севере и на юге это высочайшие горы Земли Гималаи и Кунлунь. На востоке, где плато понижается в сторону Китая, соседей удерживали на расстоянии горы меньшей высоты и пустыни. Когда Свен Хедин поднимался к Лхасе по проходам в 17 000 футов высотой между горными потоками, превратившимися в лед, его лучший верблюд погиб, застряв в замерзшей грязи, а «люди сбежали от нас, но почва под нами оставалась прочной»[717]. Временами отчаянный зимний поход Фрэнсиса Янгхазбанда в Лхасу в 1904 году напоминал его участникам, когда они поднимались по «самому проклятому плоскогорью в мире», «скорее отступление французов от Москвы, чем наступление британской армии»; в этом походе погибли больше четырех тысяч яков[718]. До середины двадцатого века требовалось восемь месяцев, чтобы добраться от Пекина до столицы Тибета. Самые ранние известные тибетские стихотворения и надписи воспевают именно неприступность и господствующее положение страны:

Тибет — это край, где начинаются реки, но через эту землю протекает только Брахмапутра. В ее долине, а также в меньших долинах верховий Сальвина, Меконга и Янцзы земледелие сегодня приносит урожаи пшеницы, бобов, гречихи, корнеплодов, персиков, абрикосов, слив и грецкого ореха. В этих долинах земледелие может быть исключительно древним; но скорее всего в период своего зарождения оно кормило лишь очень небольшое, ограниченное местностью население. Тибетцы вспоминают свою землю как «место, поросшее травой и окруженное яками»[720]. Во время предполагаемого возникновения первого тибетского государства, в VI веке н. э., китайцы описывали тибетцев как варваров, пастухов, которые «спят в нечистых местах и никогда не моют и не расчесывают волосы. Они не знают времен года. У них нет письма, и для записи они используют веревки с узелками и счетные палочки с зарубками».

Но подобные условия постепенно становятся все менее приемлемыми. После малопонятной сельскохозяйственной революции в пятом столетии н. э. ячмень становится основной культурой; его до сих пор едят в виде скатанных вручную колобков и пьют пиво на перебродившем ячмене. Ячмень создал экономическую основу тибетской цивилизации; последующее политическое развитие создало необходимую организацию. Как только продовольствие начали производить в больших количествах, холодный климат позволил создавать запасы, на которых и основывалось величие Тибета. Земля, где раньше с трудом могли прокормиться небольшие группы кочевников, теперь производила армии, способные совершать дальние переходы, ведя в обозе «десять тысяч» овец и лошадей[721].

О тибетских царях мало что известно до VII века н. э., но это были монархи-божества, «спускавшиеся со среднего неба высотой в семь звезд», согласно ранним стихотворениям. Поэты наделяли этих обожествляемых царей имперскими претензиями: Тибет они избрали в качестве места, откуда можно править «всеми землями под небом». Подобно всем царям-божествам, им предстояло быть принесенными в жертву, когда их полезность исчерпается, и самые близкие спутники умирали вместе с ними. Им не строили усыпальниц: предполагалось, что после смерти они возвращаются на небо.

В неизвестном году VII века эта система была заменена естественным правом царя. Теперь стали возможны длительные правления, стабильность и преемственность, и покойных царей стали хоронить в могилах под курганами. Первым таким царем, о котором сохранились лишь отрывочные свидетельства, стал Сонгцен Гампо, на чье правление с 627 по 650 годы приходится беспрецедентный рост силы Тибета.

Вопреки современному представлению о тибетцах как исключительно мирных людях и постоянных жертвах агрессии со стороны впервые они появляются в анналах истории в связи с войнами. Угроза, которую представляли армии Сонгцена Гампо, была столь велика, что Китай предпочел в 640 году откупиться от него невестой. В одной из пещер на шелковом пути в Китай сохранилось захоронение с документами, где приводится клятва верности, приносимая этому царю: «Я всегда буду исполнять любой приказ, данный мне царем»[722]. Однако на практике тибетский империализм, вероятно, имел форму сбора дани, а не прямого правления или строгого контроля[723].

После правления Сонгцена Гампо его преемники на протяжении двухсот пятидесяти лет продолжали агрессивную внешнюю политику. Тибетские армии захватили Непал и вторглись в Туркестан. На столбе Зол, воздвигнутом в Лхасе до 750 года, рассказывается о кампаниях в глубине Китая. На западном фронте Тибет вопреки желанию Китая сотрудничал в 751 году с арабами в завоевании Ферганы, за Тянь-Шанем, там, где «три великих экспансионистских государства средневековой Азии — арабы, Китай и Тибет — соприкасаются»[724]. Внешность некоторых царей отражена на портретах в главном храме Лхасы Джокан и в храме VIII века Юм-бу-бласганг. Цари кивают с фресок или величественно смотрят с резных изображений; но художники, делавшие эти портреты, скорее всего были буддистами, и герои их портретов, кажется, на полпути к нирване, далеко от военного лагеря, который в 821 году посетил китайский посол; он видел, как шаманы бьют в барабаны перед шатром, увешанным «золотыми украшениями в форме драконов, тигров и леопардов». Внутри, в тюрбане «цвета утренних облаков», царь наблюдал, как вожди собственной кровью подписывали договор с Китаем[725].

Однако китайские источники исключительно по традиции продолжают приписывать тибетским царям варварский облик. Вкусы царей становятся все более космополитическими. Десять из них, включая Сонгцена Гампо, погребены под небольшими курганами в царском пантеоне в Чонгте (Phyongrgyas), где им прислуживали «мертвые» товарищи — этих спутников покойных царей больше не приносили в жертву, но они содержались под стражей и ухаживали за подземными могилами без прямого контакта с внешним миром. В дошедших до нас фрагментах видны разительные перемены в культурных контактах: столбы, украшенные в индийском, центральноазиатском или китайском стилях, и стражник-лев, сделанный по персидскому оригиналу, на могиле царя IX века Ралпачана (годы правления 815–838). В правление Трисонг Децена, тибетского царя, современника Карла Великого и Гаруна аль-Рашида, на тибетский язык переводятся тексты с санскрита, китайского и языков Центральной Азии, главным образом буддийского характера, и начинают оказывать воздействие на тибетскую литературу[726]. В стране появилось массовое ремесленное производство, плодами которого восхищались далеко за пределами Тибета: искусство тибетских мастеров упоминается в связи с золотыми механическими игрушками, которые были в качестве подарков отправлены ко двору китайского императора. Тибетская кольчуга снискала славу почти волшебной: например, в 729 году, когда тюркский вождь Сулу осаждал Камар, арабские лучники, которые «могли попасть в ноздрю», попали в лицо вождю, но все их стрелы отскочили и лишь одна стрела из всего залпа пробила тибетские доспехи[727].