Невеста смерти - Линда Лафферти

– Ты, габсбургское дерьмо! – прорычал дьявол, от которого разило кислым пивом и вареными яйцами. – Подлый злодей, охочий до невинных девушек! Трус!

Он сорвал с себя маску – это был сын кузнеца Дамек.

Дон Юлий заморгал – дьявол превратился в мужчину с измазанным сажей лицом и красными глазами. И с его губ слетали оскорбления. Еще никто и никогда не бросал ему вызов!

– Ты смеешь оскорблять Габсбурга?! – заорал он, неуклюже хватаясь за шпагу.

Однако молодой кузнец уже выхватил кинжал и молниеносным выпадом резанул сына Рудольфа II по лицу.

Шум и гам тут же стихли. В подвале воцарилась полная тишина – ведь пролилась королевская кровь. Слышался лишь треск горящих факелов, лижущих огненными языками каменные стены.

Дон Юлий поднес руку к щеке, и пальцы его окрасились кровью. Он изумленно уставился на красную жидкость, а медведь с петухом тем временем потащили вон ругающегося на чем свет стоит человека-дьявола, с криками и пинками выставив его за дверь.

Рана на лице – горизонтальный порез – была не смертельной, однако сильно кровоточила. Бастард сидел ошарашенный, трогая пальцами кровь и вспоминая пиявок.

Вокруг него кружились и вертелись спотыкающиеся козлы, кабаны, разинувшие рты куры и морские чудища. Они толкали друг друга, чтобы поближе увидеть окровавленного Габсбурга, преследуя и терзая его своими перешептываниями и проклятьями на гортанном чешском, которого он уже не понимал. Спертый воздух таверны пропитался кислой вонью хмеля и человеческого пота.

– Будьте вы все прокляты! – пронзительно вскричал дон Юлий, замахиваясь шпагой на эту толпу вурдалаков. Пьяное скопище расступилось.

Он пробился к выходу, вывалился на площадь, где и нашел свою лошадь, за которой присматривал босоногий мальчишка.

– Прочь с дороги! – заорал королевский бастард и пнул беднягу в ребра.

Продолжая размахивать шпагой, он вскочил в седло. Конь заржал и рванул с места в карьер, едва не сбросив седока. Вонзив шпоры в тугие бока жеребца, дон Юлий галопом поскакал к замку, сквозь зубы бормоча имя Маркеты.

* * *

– Маркета! Ты слышишь нас? – прокричал доктор Мингониус.

Ответа не последовало.

– Она, должно быть, в дальнем конце покоев, – сказал он доктору Яну Есениусу. – А где Якоб?

Они огляделись. Хорчицкий исчез.

* * *

– Мне надо вернуться к врачам, – сказал ботаник. – Думаю, Мингониус намерен сломать двери.

– Что? – нахмурилась Аннабелла. – Выпустить ее, чтобы дон Юлий мстил всему городу? Нет, послушай меня! Это верное решение, которое решит дело раз и навсегда.

– И ты уверена, что все получится, как задумано. А вдруг он…

– Таково ее последнее желание. Доверься мне. Отпусти всех кухонных слуг и запрети им входить.

Не дожидаясь ответа, Аннабелла уже просовывала железный клин в деревянную клеть, приоткрывая ее с большой осторожностью. Потом она обвязала клеть веревкой и затянула узел.

Якоб помог ей поднять клеть на платформу в шахте подъемника – приспособления, которое использовалось при Вильгельме Рожмберке, чтобы доставлять блюда на стол горячими.

– Ты уверена, что сможешь подтянуть канат без меня? – уточнил Хорчицкий.

– Я же буду не одна, а с Маркетой. Мы сильные, и груз достаточно легкий для нас. Ступай! Останови его прежде, чем он доберется до двери, иначе все пропало!

Натянув на плечи накидку, Якоб спешно покинул кухню.

Никто из них не заметил черной сутаны и блеска распятия в тени коридора.

За несколько часов до этого, опускаясь помолиться на холодный гранит монастырской часовни, Карлос-Фелипе Санчес де Мирамар услышал крики и протесты Маркеты, когда ее заперли в покоях, и завывания растоптанного на улице пивовара, сжимавшего сломанную ногу.

«Я помогал принцу-бастарду творить в Чески-Крумлове зло, – подумал священник. – Теперь он убьет девушку».

Карлос-Фелипе опустился на болезненно хрустнувшие колени и сложил ладони в молитве. Пальцы слушались его плохо. От сурового богемского холода не защищали ни гобелены, ни ковры, ни камины, и старый священник поежился под своей грубой шерстяной рясой. Тусклый свет, просачивающийся сквозь освинцованные стекла, лишь частично освещал алтарь и поточенную червями деревянную статую Христа на кресте.

Иезуит согнул в молитве одеревеневшую шею. Он вспомнил, как горячо молился, будучи молодым, как тайна Христа и аура святой Девы пленяли его душу и побуждали ревностно служить Богу. Он происходил из богатого семейства в Ронде, и у него не было необходимости вступать в орден, но он слышал зов так же ясно, как человек, одержимый любовью – это было некое волнение в сердце, которое подтолкнуло его посвятить себя иезуитскому братству. Карлосу-Фелипе нравилась эрудиция иезуитов, потому что он и сам был человеком книжным. Он считал большим везением и благословением Божьим, что ему выпала честь наставлять юных Габсбургов, Рудольфа и его младшего брата Эрнста, когда те прибыли к испанскому двору.

Все это казалось теперь таким далеким… Будущее тогда виделось дону Карлосу блестящим – усиление Священной Римской империи, где слово Божье будет вести и направлять руку императора, а иезуиты – внедрять священный порядок на европейском и американском континентах.

Но Габсбурги с каждым поколением порождают все более слабых монархов. Они спариваются между собою, как кролики в клетках. Несмотря на иезуитское воспитание и твердую руку дяди Филиппа II в его образовании, Рудольф увлекся коллекционированием картин, часов, всевозможных фривольностей и разных причудливых изобретений. Он тратил деньги на алхимиков и оккультизм, на астрономов и астрологов, которые предсказывали ему будущее по положению звезд, вместо того чтобы оставить судьбу в руках Господа. Ходили слухи, что его величество совсем отказался от веры, слишком занятый своими затеями, чтобы найти время помолиться Создателю.

Потом король вступил в богопротивную, греховную связь с итальянской девкой, чтобы породить этого дьявола, дона Юлия. Бастарда, который под попечительством и надзором Карлоса-Фелипе собирался теперь изнасиловать и, возможно, убить невинную девушку…

Думая о своей роли в этой трагедии, священник поморщился. Самообладание изменило ему. Гордость заставила его предложить схватить и наказать цирюльника за то, что тот солгал Габсбургу.

И ему.

Грудь иезуита вдруг пронзила острая боль. Он прижал кулак к сердцу. Что сталось с человеком, который верой и правдой служил Богу и который стыдливо, как влюбленный школьник, просил покровительства святой Божьей Матери? Когда сердце его сморщилось и усохло, как яблоко зимой? Много лет назад, когда он молился и учился в монастыре, его вера и душа были чисты. А теперь он – соучастник в убийстве, озлобленный старик, который помог безумцу заполучить безвинную жертву…