Вознесение - Павел Загребельный

Навести порядок в этом беспорядке не в силах была никакая власть. Весь Стамбул был разделен на кварталы, каждый из них на ночь отгораживался от соседнего воротами - махали-капу, чтобы каждый квартал отвечал за собственные злодеяния, но не помогали и махали-капу, никакие замки и задвижки не способны были сдержать силу молчаливую и всемогущую - золото.

Ибрагим, вернувшись из венгерского похода, взялся было навести порядок в столице, сам ездил по стамбульским базарам, лично допрашивал задержанных с контрабандой владельцев босфорских барок - реисов, сам следил, как скручивают фалакой ноги провинившимся и стегают по грязным пяткам воловьими жилами, кричал караемым: "Скажешь, кто послал тебя? Скажешь?"

Стамбульский сброд проходил перед его глазами. Мелкие воришки дайсы, грабители и убийцы - каба дайи, ночные сторожа - бекчи, смотрители печей в банях - кюльханбеи, подметальщики улиц - ферраши, люди опустившиеся, отчаянные, готовые на все худое; если бы им кто-нибудь угрожал даже адом, то и тогда они, пожалуй, прежде всего полюбопытствовали бы, сколько им там заплатят.

Проведя несколько часов в помещении для допросов, Ибрагим целую неделю не мог избавиться от впечатления, что от него так и разит грязью, нуждой и ничтожеством. Жаловался своим друзьям Скендер-челебии и Луиджи Грити. Венецианец раскатисто хохотал, слушая эти признания, Скендер-челебия неутомимо поучал:

- Даже одна акча, выбитая из мелкого воришки, может составить фундамент богатства целой державы. Сто акча дают аспру. Сто аспр дают дукат, сто дукатов - это уже состояние, тысяча дукатов - богатство, миллион - всемогущество.

- Почему я должен собирать эти акча для всей державы?! - восклицал Ибрагим, брезгливо потирая руки. - Я не предназначен для такого дела!

- А какое предназначение выше собирания богатства? - спрашивал Скендер-челебия.

- Собирание мудрости - вот!

- Разве мудрость - это не богатство? Мудрость - это только ступень перед богатством истинным, перед достатком житейским, перед золотом.

- Золото? У меня его уже слишком много! - презрительно кривился Ибрагим. - Хвала аллаху, я смог возвратить тебе твою Кисайю, от которой несло золотом, как от выброшенной на солнце рыбы дохлятиной, и могу теперь наслаждаться жизнью без этого мертвящего запаха.

- Тебе дана в жены султанская сестра, которая еще больше пахнет золотом, - усмехнулся в бороду Скендер-челебия. - Теперь ты прикован к этому металлу навеки, и уже не спасет тебя никакая сила. Золото наивысшая святость на этом свете.

- Ты слышал? - возмущенно всплескивал руками Ибрагим, обращаясь к Грити. - Если бы я выдал этого дефтердара имамам, они велели бы толпе избить его камнями. Золото - наивысшая святость! И кто же это говорит?

- Каждый выбирает себе святость где может и как может, - пытался примирить их Грити. - Но я купец и тоже верю только в золото. Во что же еще верить в этом безумном мире?

Однажды зимней ночью люди великого визиря задержали в Мармаре большую барку, полную овец самых ценных пород - кивирджик, карамай, курджак. Такие овцы предназначались султанским кухням и выкрадены были, видимо, оттуда. Реис барки, чтобы не попасть в руки эминов, прыгнул в море и утонул. Немногочисленная охрана не то откупилась, не то отправилась вслед за своим реисом, захвачен был вместе с султанскими баранами только маленький, богато разодетый молодой евнух, у него к тому же нашли чашу для шербета, на которой отчетливо виднелась султанская тогра, тоже выкраденная из Топкапы. Придворные почти не попадались людям великого визиря, либо обманывая их, либо своевременно откупаясь, но этот маленький евнух не сумел сделать ни того, ни другого, поэтому о нем доложили Ибрагиму. Великий визирь решил допросить схваченного лично. Велел поставить его в помещении для пыток, чтобы сразу отбить охоту запираться, пришел туда весь в сиянии золота и драгоценных камней, окруженный блестящими пажами и телохранителями, сел на золотой стул, кивнул заросшим дурбашам, чтобы они подвели обвиняемого, вполглаза глянул на мизерное существо, которое, путаясь в широком одеянии, пыталось дотянуться до его золоченого сапога, спросил сквозь зубы:

- Ты кто такой?

- Кучук[85], - пропищал недомерок, тычась в пол перед Ибрагимовыми сапогами, ближе его не подпускали дюжие дурбаши.

- Го-го! - захохотал великий визирь, а за ним и его приспешники. - Да ведь и так видно, что ты кучук. Я спрашиваю, кто ты.

- Кучук, - не зная, чего от него хотят, повторил тот, таращась на грозного пашу и его подручных. - Так зовусь сызмалу, потому что всегда был маленький и никогда не рос.

- Но ведь вырос в преступника, да? Откуда ты и кто? - топнул ногой Ибрагим.

Кучук заплакал. Размазывал слезы грязной ручонкой по маленькому личику, глотал их вместе с торопливыми словами. Разве же он виноват? Его послал начальник султанских кухонь, сам матбах-эмини, как посылал до сих пор других поваров и прислужников. Выбрал именно его, Кучука, потому что маленький, незаметный, такой проскользнет всюду, не попадется. А он попался. И теперь плачет не потому, что боится, а от тревоги за плов, который должен был назавтра приготовить для ее величества султанши Хасеки - ведь только он один умеет подкладывать дрова под котел, в котором готовится плов со сладостями, он говорил об этом и матбаху-эмини, но тот накричал на него и вытурил в эту опасную поездку, велев вернуться до утра, привезти ему деньги за баранов и приниматься за плов.

- Ты, гнида! - закричал на Кучука великий визирь, пиная маленького поваренка своим золоченым сапогом. - Смеешь произносить тут высочайшие имена?! Дерьмо собачье! Я тебе смешаю день с ночью! Велю содрать с тебя кожу, как с барана, и сдирать тоже, как с барана, не ножом, а руками, чтобы не испортить, а потом высушить и повесить на пристани Текфурдаг с надписью: "Так будет со всеми, кто попытается красть в Стамбуле баранов".

Но пока Ибрагим ярился, кричал и придумывал наказания для ничтожного воришки, в душе он рассуждал холодно и спокойно. Когда услышал имя султанши, его охватило неодолимое искушение использовать приключение с преступной баркой и этого подонка, чтобы бросить хотя бы тень на султанскую любимую жену. Уже представлял себе, как поползут по столице шепотки, что сама султанша, как и все в Стамбуле, нарушает строгий султанский фирман, поддалась жажде наживы, крадет и перепродает. Но сразу же и отбросил это неразумное желание. Был слишком умен, чтобы слепо равнять всех людей. Это только набитый золотом Скендер-челебия не признает ничего, кроме денег, он даже тех баранов, что подарил ему султан в Венгрии, сумел трижды перепродать для казны и подговорил проделать это со своими баранами и великого визиря. Султаншу не подговоришь, и никто бы не искусил эту женщину никаким золотом. Не принадлежала к обычным женщинам с примитивной жадностью и страстью к расточительству. Может, потому и лютовали толпы, называя ее чародейкой и колдуньей, что неспособны были разгадать ее душу, не знали, чего хочет эта странная женщина, к чему она стремится. Ведь когда человек не загребает богатство, для обретения которого ему достаточно протянуть руку, он неизбежно становится загадочным, смущает и раздражает простые умы. А между тем есть вещь значительнее богатства - власть. Кто владеет богатством, тот владеет еще не всем. Вдруг появляются желания, коих нельзя удовлетворить никаким золотом. Ближайший пример его друг Луиджи Грити. Казалось бы, чего еще надобно этому человеку? Но, пресыщенный всем, он возжелал недостижимого даже в его положении - высокой власти. Надоедает Ибрагиму, уже несколько раз намекал самому Сулейману, что ждет вознаграждения за свои финансовые советы и содействие. Хочет стать чем-то вроде султанова наместника в Венгрии, к тому же получить звание епископа. Священный сан, допустим, он легко сможет купить у папы. Но наместничество? При живом короле, возведенном на престол султаном, и наместник? Да еще и гяур? А Грити заупрямился и отступать не хочет ни за какую цену. Казалось бы, у человека столько золота, что уже он стал как бы выше любых желаний и прихотей. Оказывается, нет. Золото - это еще не все. Только власть может дать полное удовлетворение всем человеческим страстям. Поэтому Хасеки, не заботясь ни о каких мелочах, замахнулась сразу на самое большое - на власть, к тому же наивысшую - над самим султаном. Может, еще и сама не знает этого и все делает неосознанно? Что же, умные люди должны постичь скрытое направление ее действий. Он, Ибрагим, не спускал глаз с султанши. Видел, как она постепенно завладевает Сулейманом, отвоевывая у него, Ибрагима, все новые и новые участки падишаховой души, настанет день, когда она завладеет властителем безраздельно и, когда обнаружит это, постигнет размеры и пределы своей силы, прежде всего уничтожит своего грознейшего соперника, великого визиря, заодно отомстив за свое кратковременное рабство (пусть и кратковременное, но ведь все равно позорное, - для позора не имеет значения продолжительность во времени) и за свое унижение, поскольку женщины могут прощать все, но только не рабство и унижение.