Война иными средствами - Дженнифер М. Харрис

При всей значительности разрыва между геоэкономическим потенциалом США и готовностью правительства использовать этот потенциал в торговле и в сфере кибербезопасности нигде разрыв не ощущается сильнее, чем в финансовой и денежно-кредитной политике. Вдобавок, за исключением киберсферы, никакая другая «отрасль» геоэкономического могущества США не пережила столь глобальных изменений. В главе 3 отмечалось, что Соединенные Штаты больше не обладают монополией на происхождение капитала, на посредничество в финансовых делах и на аккумуляцию капитала. Этот факт затрудняет применение финансовых санкций и вынуждает больше полагаться на многостороннюю дипломатию. Даже если забыть о санкциях, отсюда следует, что другие страны получают новые возможности оспаривать лидерство США, не стесняя себя в заимствованиях. А возникновение крепких валют и центральных банков с глубокими карманами за пределами США означает, что Вашингтон больше не может диктовать, получит ли конкретная страна финансовую помощь или кредитный «спасательный круг» в период кризиса.

Пускай Соединенные Штаты утратили монополию на эти финансовые и денежно-кредитные рычаги, они все еще сохраняют значительное влияние. Однако нежелание использовать этот потенциал в геополитических целях можно сравнить с геоэкономическими «шорами». Показательно, что накануне возможного военного удара по иранским ядерным объектам осенью 2013 года не обнаруживалось никаких признаков того, что Соединенные Штаты и их союзники намерены воспользоваться последствиями полномасштабного валютного кризиса в Иране. Варианты подобного вмешательства (валютные интервенции, например) подразумевают высокие риски, решения принимаются не сгоряча. Но то же самое (и даже в большей степени) касается войны, особенно с применением ядерного оружия. Напомним, что США не просто фиксировали возможность такого вмешательства на фоне слабости национальных валют в ХХ столетии, но и действительно вмешивались (программа ленд-лиза в годы Второй мировой войны определяла курс фунта стерлингов, а угроза обрушить этот курс помогла уладить конфликт вокруг Суэцкого канала в 1956 году, – оба шага, кстати, были против ближайшего союзника, Великобритании); отсюда видно, насколько изменились принципы Америки за минувшие десятилетия. Подобные действия немыслимы сегодня, при любых условиях и обстоятельствах.

Дело не в том, что американским политикам следует более активно использовать финансовую и денежно-кредитную политику в качестве геоэкономических инструментов. Просто хватит обманывать себя, убеждать себя в том, что эти области изолированы или могут быть изолированы от геополитики. История доказывает, что денежные и финансовые инструменты являлись элементами американской внешней политики многие десятилетия. Мы призываем совместить их с мощными (и чреватыми высокими рисками) военными и дипломатическими инструментами. Отказаться от них и прибегнуть к военным методам (в особенности если те потребуют от США немалых экономических и человеческих жертв) будет катастрофической ошибкой.

Даже в отсутствие выраженной готовности вашингтонских чиновников признавать современные реалии денежно-кредитной и финансовой сферы США по-прежнему извлекают ряд геополитических преимуществ из глобальной роли доллара. Тот факт, что международные финансовые рынки предпочитают работать в долларах, обеспечивает США власть, которой лишены другие страны. Увы, невозможно точно предугадать, при каких обстоятельствах этот геоэкономический инструмент следует применить, но это не означает, что его нужно игнорировать[930]. Нефть и прочие сырьевые товары оцениваются в долларах, что избавляет США от курсовых шоков, связанных с внезапными изменениями цен на сырье. Глобальная роль доллара является своего рода страховкой: в периоды финансовых или военных потрясений все вкладываются в доллар, тем самым повышая покупательную способность США и укрепляя возможности страны по реагированию на международные кризисы. Также Вашингтон располагает уникальной возможностью иметь значительный бюджетный дефицит – и проводить заимствования в собственной валюте. За шестьдесят лет доминирования доллара эти преимущества настолько закрепились в мышлении американских политиков, что они принимаются как данность (особенно разработчиками внешней политики и сотрудниками министерства обороны). Если они исчезнут, это заставит США стремиться к новым компромиссам между геополитическими целями и высокими внутренними затратами на достижение внешних целей. Учитывая взаимозависимость различных геоэкономических инструментов, привычка Соединенных Штатов полагаться на финансовые санкции делает защиту текущей глобальной роли доллара насущной задачей.

Все это свидетельствует о том, что наблюдаемое «изгнание» геоэкономики из внешней политики США сегодня объясняется не столько идеологическим дискомфортом или бюрократическим параличом, сколько исходным непониманием. Например, геоэкономические инструменты и методы управления государством не признаются эффективными вопреки тому, что когда-то они считались таковыми. Эта проблема проявляется на всех уровнях внешней политики США. В вопросах общей стратегии, к примеру, несмотря на широко распространенное убеждение в том, что возвышение Китая является главной угрозой для американской внешней политики ближайших десятилетий, Соединенные Штаты как будто не в состоянии отказаться от привычной сосредоточенности на Ближнем Востоке (пусть даже администрация Обамы громко объявила – но дальше слов дело не пошло – о повороте к Азии в 2011 году).

Можно предположить, что события на Ближнем Востоке изрядно затруднили для США этот объявленный поворот. Но даже если допустить такую возможность, некоторые решения все равно сложно оправдать; чего стоит хотя бы сознательное, пусть и вполне обоснованное, решение Обамы уделить пристальное внимание мирному процессу на Ближнем Востоке в начале его второго президентского срока. Возможно, было время, когда достижение мира между Израилем и Палестиной виделось эффективной стратегией обеспечения стабильности в регионе. Но в ситуации, когда переговоры по ядерной программе Ирана достигли своей кульминации, когда в Египте случились революция и контрреволюция, когда Сирия и Ирак грозили втянуть регион в межрелигиозную распрю, восемнадцать месяцев, с февраля 2013-го по июнь 2014 года, когда упомянутые переговоры наконец провалились, явно не были таким временем. Да и в случае заключения мирного соглашения трудно понять, каким образом оно помогло бы реализации актуальных задач США в регионе, будь то улаживание сирийского конфликта и устранение его дестабилизирующего влияния на Ирак, или разрешение кризиса с иранской ядерной программой способом, мирным и приемлемым для США и их союзников, или планы по восстановлению стабильности в Египте на условиях, которые гарантировали бы исполнение договорных обязательств (в том числе техническое обслуживание Суэцкого канала и признание Израиля)[931].

Игнорирование геоэкономики творцами американской внешней политики порождает проблемы и помимо четкой расстановки приоритетов. Как отмечалось в самом начале этой книги, Вашингтону также мешает приверженность военно-политическим методам в достижении целей, каковы бы те ни были. Когда США наконец удостоили плотного дипломатического внимания растущую угрозу со стороны ИГИЛ в Сирии и Ираке, например, американские усилия по-прежнему сводятся преимущественно к тактическим военным достижениям, вопросам готовности войск и поставок вооружений, и лишь некоторые спрашивают, что именно сделало ИГИЛ более успешной, чем другие радикальные исламские группировки (иными словами, откуда у ИГИЛ деньги). ИГИЛ исходно фокусировалась на добывании средств, в колоссальных объемах. Если бы военные и разведывательные усилия США были направлены на отслеживание и пресечение финансовых потоков ИГИЛ, сегодня положение американцев и их союзников в регионе было бы куда прочнее и не потребовало бы столь обильных расходов.