Четвёртый Рим - Таня Танич

— Такая жизнь, Нин-Иванна, — важно говорит Ромка, практически покровительственным тоном. — А вас тоже переоборудуют, да?

— Да, Ромочка, переоборудуют. Паны в кабинетах развлекаются, а нам потом с их решениями жить. Одно дело закупить технику, бюджет выделить — с этим мы ещё хоть как-то справимся. А совсем другое — научить людей на ней работать. И чтоб без поломок и сбоев всё… Ох, беда-беда с этими вашими новшествами… Так я зайду? Передашь отцу, когда увидишь?

— Да вы заходите, хоть сейчас, Нин-Иванна! Он как раз один там, поговорите с ним. А я… Нам пора! До свидания! — и, хватая за руку, тащит меня вниз по лестнице.

— Всего хорошего, Рома! Ты курточку-то запахни, не май месяц на улице!

— Хорошо! Спасибо! — кричит он в ответ с подозрительной вежливостью, после чего разворачивается ко мне, подмигивая: — Нина Ивановна, соседка наша. Директор горпочты.

— Что, всей-всей?

— Всей-всей.

— И даже главного отделения? Того, откуда я родителям звоню и где мы с тобой познакомились? — от удивления я даже рот открываю. Хотя, чему удивляться? Во всем этом доме явно живут непростые люди, и какая-нибудь бабушка с авоськой вполне может оказаться заслуженной профессоршей на пенсии.

— Ага, — кивает Ромка, накидывая капюшон сначала мне на голову, а потом и себе. — Батя ее терпеть не может. Она проныра страшная, вечно у него со склада что-то по себестоимости пытается выбить.

— Так зачем же ты её к нему направил! — ахнув, я смотрю, как он нажимает на кнопку, чтобы открыть дверь с домофоном с нашей стороны.

— А пусть пообщаются, — смеётся он. — У них там давно какие-то мутки, он через неё интернет проводил вам в универ, нехилое бабло отмыл. Вот теперь пусть долг возвращает. Чтоб не расслаблялся, Женьк! — и он выталкивает меня в серую промозглость ноября, уныние которого мне не страшно, пока я с ним.

Мне действительно все равно, какое время года на дворе, даже привычная осенняя хандра в этом сезоне обходит меня стороной. Пока рядом Ромка, вокруг — самое настоящее лето, знойное и безумное.

Как-то совсем незаметно я подхожу к концу года и последнего семестра в универе. Теперь впереди только несколько месяцев практики, которую я буду проходить в частной службе доверия, и диплом, который будто бы пишет сам себя. Так странно, то самое событие, которого я ждала последние несколько лет, важность которого холила и лелеяла в своём сознании, меркнет перед обычными, такими любимыми радостями моей новой жизни.

Я обожаю моменты, когда мы с Ромкой работаем вместе: он — в наушниках, я — включив виниловый проигрыватель Костика, разложив конспекты и книжки прямо на полу. Я всё-таки научилась хоть немного жить в Ромкином ритме, заразилась от него привычкой просто брать и делать что-либо, не раздумывая, не взвешивая, не планируя ничего целую вечность. Да, после таких ударных подвигов я устаю быстрее, чем он, но и восстанавливаюсь скорее, чем раньше. Потому что рядом Ромка и он щедро делится со мной своей кипучей энергией и жаждой впечатлений, активности, чего угодно, только не покоя.

Я так люблю, когда мы дурачимся и сходим с ума — вроде бы совсем взрослые люди, но эта беспечная ребячливость не даёт мне циклиться на мелких проблемах, ломать голову над вопросами, которые нельзя решить прямо сейчас, и, наконец, выключает вечный хоровод тревожно-навязчивых мыслей, которые до этого бесконечно кружились в моей голове.

Я перестаю париться по поводу бытовых мелочей и маленьких несовершенств — например, психовать по поводу курения в окно или еды, не вставая с постели. Раньше я бесконечно фырчала на любителей такого «безобразия», не разрешая заходить с сигаретой в комнату или жевать бутерброды не только в своей кровати, но и рядом с ней. Я гоняла соседок по комнате на кухню, пугая их тараканами, крошками на простынях и просто морально-этическим разложением.

Теперь я просто обожаю дымок, тянущийся от подожженной Ромкиной сигареты, когда он, свесившись из окна в своей любимой манере, курит голый по пояс или полностью, хоть в тёплую, хоть в холодную погоду.

— Меня болезни на берут. Потому что срать я на них хотел, — уверенно заявляет он мне, а я ему безоговорочно верю.

Я сама с удовольствием ем и пиццу, и печенье, и орешки, и вечные шоколадки прямо из Ромкиных рук, не вставая с постели, куда он регулярно приносит всё это. При этом не могу понять, почему никак не набираю вес — обычно от такой еды я стремительно поправляюсь. Но только не сейчас.

Ведь это совсем не проблема — от крошек достаточно сменить белье на кровати, от прибавки в весе — «отработать норматив по сексу, Женьк, это круче, чем физра». Ромка прав — глядя на его стройную, поджарую фигуру с широким разворотом плеч и узкой талией, никогда не скажешь, что он ходит по дому, все время что-то жуя, закидываясь орешками, сухариками и чипсами, которые, ради забавы, подбрасывает вверх и ловит открытым ртом.

Все эти чертовы калории, которые я так привыкла считать с подросткового возраста, горят сами по себе в крутом водовороте жизни, который возможен только с ним. И я мгновенно привыкаю к этой свободе.

Я перестала подстраивать людей под себя, требовать соблюдения моих правил, считать свои нормы — единственно верными. Теперь я ни в жизнь бы не поскандалила с Ромкой из-за потерянной им трубки, скорее приняла бы звонки с незнакомых номеров, попыталась бы выяснить у друзей, как его найти, вместо того, чтобы одиноко страдать в надежде на случайную встречу.

Нет, я по-прежнему удивляюсь его показной беспечности, но без осуждения. Конечно же, Ромка не перестал влипать в какие-то истории и приключения, являясь поутру, хмельной и веселый, со сбитыми костяшками и ссадинами на лице, и я отношусь к этому… почти спокойно. Главное — сразу отвести его в джакузи, снять одежду и бросить ее в стирку, промыть раны, щедро залив их перекисью, запихать в душевую кабинку рядом с ванной, куда он обычно утаскивает и меня. И пока струи воды хлещут сверху, впитываясь в мою одежду, заставляя ее липнуть к телу, я намыливаю шампунем его непослушные волосы и выслушиваю рассказы о том, как они с Орестом ходили на какой-то контрабандный рынок покупать настоящий ямайский ром с коноплей, познакомились с классными ребятами, затусили с ними, а потом вдруг ввязались в поножовщину с цыганами, контролирующими эту территорию.

Я не могу даже возмутиться, хотя раньше непременно ругалась бы из-за такой беспечности — мне достаточно того, что Ромка здесь, с ним все в порядке, он задирается и пристает ко мне, а его поцелуи отдают шампунем для волос, стекающим по его лицу и губам.

Мне нравится, какой он после этого ночью — дикий, голодный и злой, как будто все ещё дерётся со всем миром, как молодое агрессивное животное, в котором так много силы и вызова, что это переливается через край. Мои бёдра и живот усыпаны маленькими синяками-отметинками — следами его пальцев, царапинами и укусами, но на следующий день он буквально затапливает меня в нежности, его ладони скользят по телу как мягкий бархат, а губы совсем не яростно-требовательные, выбивающие из меня крики и хриплые стоны, а неспешные, чувственные и мягкие, целующие так неторопливо, что можно растаять и разлиться патокой у самых его ног.