Сибирская жуть-6. Дьявольское кольцо - Андрей Буровский

С Михалычем он был знаком по целой куче конференций, и на него, может быть, можно было полагаться, как на противовес Горбашке. С ним, с настоящим академиком-математиком, самозванец Горбашка принужден был считаться — независимо от своей воли.

Вообще-то, начало эксперимента планировалось на 9 часов, и Михалыч предсказал, что или опоздают, придется переносить, или никого не будет. И ошибся — несмотря на раннее время, зрителей собралось до 30 человек. И еще потом подошли несколько.

Минут за пять вбежал Горбашка, приосанился, ответил на гул приветствия, пожал несколько рук, злобно покосился на Михалыча.

— Ну вот, город Польцо был взят татарами 14 августа 1484 года.

Соответственно, в этот же день и отправимся… Сейчас мы будем смотреть, как христианство душило таланты! — звучно провякал Горбашка.

При этих словах Бушкин медленно, словно бы с усилием повернул голову и с глубочайшим интересом уставился на Горбашку; в глазах его застыло странное, смутное выражение — как будто он вдруг увидел квадратное яйцо или, скажем, семиногого щенка.

Давно известно, что нельзя остановить бегущего бизона и поющего Кобзона. Но еще в большей степени невозможно остановить водопад речей Горбашки. Движения Сергеича Горбашка даже не заметил (а зря…). Николай Александрович трепался вдохновенно, с совершенно уникальным упоением. Звучно, громко, с прекрасными, разнообразными модуляциями, с могучими ударениями в нужных местах рассказывал Горбашка благодарным слушателям о страшных временах, когда распоясавшиеся попы душили на Руси свободу, демократию и саму возможность научно-технического прогресса. Народ стонал под поповским игом, всех ученых попы переловили и посжигали на своих кострах, а справиться с попами не было ни малейшей возможности, потому что Горбашка еще не родился.

Христианство ведь зловреднейшим образом предписывает, о чем и как надо думать, а как и о чем думать не надо. Из чего, само собой, появляется невозможность самостоятельного мышления и независимой личности. А уж своими сказками про чудеса, про всякие там, к примеру, непорочные зачатия (здесь Горбашка грязно ухмыльнулся), так ясное дело, тут попы не только обманывали народ, они еще и не учили научному подходу, отрицали материалистическое понимание и делали вид, будто между явлениями материального мира может не быть никакой связи.

Поэтому, как доказано, наука везде плохо развивалась, где вообще было христианство. Вот, к примеру, в Древнем Египте никакого христианства не было… или, скажем, в современной Японии. А античные эллины тоже вот никакого христианства и никаких сказок про Бога не знали, потому и прославились. А стоило устроить им крещение, как началась деградация, и с тех пор Греция никогда уже не поднималась до прежних методологических высот.

И на Руси точно так же — как разведут богоискательство, так сразу начинаются всякие неприятности, разрушения и даже, страшно подумать, еврейские и научные погромы. Потому что богоискательство начинается с разрушения; сперва, перед тем, как строить, надо разрушить, а уж потом строить. А кого громит чернь, когда занимается богоискательством? Ясное дело, интеллигенцию, а ведь все евреи — поголовно интеллигенты. Никакой другой интеллигенции, кроме еврейской, отродясь и не бывало никогда. Вот, например, во время войны иудеев — героев Советского Союза было вдвое больше, чем русских.

А уж в Польце, понятное дело, жрецы — язычники, люди, пытающиеся проникнуть в горние тайны Вселенной, трепетные предтечи интеллигентов, вперяющие алчущий взор в звездные небеса, создали, может быть, вполне даже готовую математическую модель Общей Теории Всего, которую потом, только спустя пять веков, сумеет вывести великий Рабенкакер. А эта модель была похищена, не понята, частично уничтожена невежественными грязными монахами, коснеющими в невежестве попами. Даже может быть, мрачно намекал Горбашка, что язычники сумели понять, что обитают на внешней поверхности огромного шара… И страшно подумать, что сделали с ними попы, для которых даже в XX веке Земля по-прежнему плоская, а за ересь рады бы пытать и сжигать живьем, да только Горбашка уже родился, уже есть кому спасти и защитить.

Войдя в совершеннейший раж, Горбашка орал в полный голос, уличая неведомых Володе и всяким там филологам и писателям, но прекрасно известных аудитории «тех, которые не понимают, как надо делать искусственные мозги».

Даже ор Горбашки имеет естественные пределы — по причинам уже чисто физического свойства. Горбашка на секунду осекся, втянул в себя воздух… Но с четверть секунды стояла тишина.

И в этой неправдоподобной, глубокой, «как между двух выстрелов», тишине прозвучал тихий, страдальческий голос Сергеича:

— Может быть, хватит трепаться? Может, мы все-таки, э-э-зэ… все-таки начнем эксперимент?

Аудитория, похоже, была совершенно шокирована. Так разговаривать с Горбашкой?! Сам Горбашка страшно покраснел… повернулся… уронил стакан. Нелепо загреб руками, поводя глазами в тоске, поджав побелевшие губы… И всем своим видом Горбашка напоминал человека, которому только что сообщили о скоропостижной кончине любимого кота… или о начале ядерной войны… или о том, что он обвиняется в измене Родине и в попытке похищения Брежнева и продаже его в ЦРУ.

Бормоча о неслыханном хамстве, поминутно пожимая плечами и жуя губами, со взором, долженствующим отразить возмущение интеллигентного человека происками дикарей, Горбашка повернулся спиной (спина тоже выражала возмущение), покрутил какой-то из верньеров.

Шипение, как из-за проткнутого шланга. Над «бубликом» Польца повисла словно бы рябь, предметы затуманились. Над Польцом становилось все темнее, вплоть до того, что эта темнеющая рябь начала скрывать видимый мир. Шел словно бы медленный наплыв чего-то другого, не того, что есть сейчас. Постепенное проявление каких-то иных реалий. Открывалось окно, и все за ним становилось на глазах все яснее.

И все было очень просто, даже скучно. Был тот же «бублик», только окруженный стенами. Впрочем, стены — это, пожалуй, было слишком сильно сказано. То есть когда-то вокруг города и впрямь были стены из бревен, высотой порядка метров трех.

Но это — когда-то, давно. Когда-то городу угрожала опасность, и его окружили стенами из бревен и земли. Местами бревна совсем прогнили, и там подсыпано земли было особенно много. Картинка прошлого почти не схватывала ничего вокруг стены. Угадывались куски темно-зеленых августовских полей. Местами видна была заросшая рогозником и кувшинками, совершенно болотистого вида канава — как раз вокруг стен. Наверное, это был ров. Через канаву — деревянные мостки, изъеденные временем и червем.

Внутри «бублика», над рвом и валом, торчали крытые соломой крыши, а между ними — неожиданно много пустого пространства. Там угадывалось какое-то движение…

Математики сгрудились возле пульта, замахали руками, заговорили… Из их кучки доносились отдельные возгласы на темы, непостижимые непосвященным.

— Перевести камеру…