Граница горных вил - Ксения Тихомирова

А Андре продолжал мирно там посиживать. Ему важно было не выделяться, хоть в этом быть как все. За своим столиком он мог дремать, а мог смотреть и слушать.

И узнал много интересного об этом подземелье, его истории, устройстве, нравах — о них больше, чем ему хотелось бы.

История в идеях, открытиях и стилях — модное направление в исследованиях, насколько мне известно.

О подземелье можно было бы без труда состряпать диссертацию, так все там было наглядно.

В основании лежали мечты шестидесятников XIX века о грядущей эре науки и техники, которая всех сделает счастливыми. Наверху понадобилось почти столетие, чтобы идея себя дискредитировала. Внизу же катастрофа произошла почти мгновенно. Первое поколение научных гениев, оказавшихся заживо погребенными под землей, пыталось черпать силу духа в продолжении работы.

И большинство верило, что их открытия еще послужат человечеству. Лаборатории третьего яруса — те самые коридоры и пробирки, о которых рассказывал Кронос, — хранили строгий дух академизма.

Идея докопаться до страны блаженства — это, конечно, сущий декаданс, особенно с точки зрения гордых позитивистов и эмпириков, наследников Евгения Базарова (я все же бывший русский школьник, у меня есть свои стереотипы восприятия). Подкоп под страну фей — это упадок, конец века. Я спрашивал потом у Кроноса, зачем он подорвал подземный ход: чтобы спасти блаженную страну от подземельных захватчиков или чтобы спасти моральный облик научного подполья. Кронос задумался и сказал:

— Я точно не помню. Все это было так давно, так далеко. А знаете, может быть, я хотел спасти им жизнь. Они все обезумели, мечтали выбраться наружу. Но они бы все погибли наверху.

Сам он невероятным образом остался жив и даже исцелился от удушья — но это чудо, что тут говорить.

Потом к идеям научно-технического прогресса и мечтам о несбыточных странах, как и везде, добавились идеи построения идеального общества. Отсюда сатиновые комбинезоны и спецовки германского производства, трехразовые построения и рациональная еда. Последняя идея, конечно, родилась раньше, но в XIX веке с пищей обращались все же как-то больше по-гурмански. Образ «пайки» — это уже следующая эпоха. Конструктивизм, наверно. Надо отдать должное рациональности подземной элиты (и их наземного патрона): в отличие от всех других концлагерей, здесь никого нарочно не морили — в том числе и голодом. Другое дело, что на опыты пускали, ничуть не отставая от коллег там, наверху. Но добывать работников было непросто — и им создали относительно сносные условия для выживания.

Идеи высокого служения науке держались в подземелье очень долго. В частности, рассказывали байку (то есть ее считали байкой под землей), что «господин дедушка» (по терминологии Ивора Стрема) на старости лет («и в состоянии маразма», — добавлял Ивор) решил, что возродит здесь, под землей, интернациональное содружество ученых. Здешний язык, собранный из осколков всей индоевропейской мозаики, был во многом его детищем. Лингвисты утверждают, что когда-то это и был один язык, просто мы его подзабыли, ну а дедушка вздумал заново создать что-то в этом роде. Где-то я что-то подобное читал — не помню где. Но язык языком, а дедушка, как говорили, решил собрать по всей Европе детей-сирот и вырастить из них новое поколение суперученых, которое стало бы подземной элитой, а про то, что бывает на земле, вообще забыло бы. Только детей у дедушки кто-то украл в дороге к подземелью. А он такие бешеные деньги вложил в этот проект, что в их семействе разразился большой скандал.

Под землей дети не рождались. Для них это, конечно, к лучшему. Но у прадедушки была семья, которая осталась наверху, в целости и сохранности. И, значит, в свое время вырос и наследник всего этого оригинального хозяйства — тот самый дедушка, ратовавший за научный интернационал. Сам он спускался в подземелье на строго ограниченное время, но все держал в своих руках и нашел общий язык с подземной «правящей верхушкой». Пожалуй, это было не так сложно: ведь подземелье зависело от него во всем. Вода, еда, энергия, воздух и все прочее шло вниз лишь с ведома и по приказу хозяина.

Дедушка этот долго был тираном и в собственной семье. Как ни парадоксально, но именно по его вине все производство под землей оставалось на удивление старомодным.

Класс старых агрегатов и приспособлений был настолько высок, что они до сих пор почти не шумели (то есть не лязгали и не дребезжали плохо пригнанными деталями). Дедушке не нравилось то, в каком направлении развивалась современная надземная наука, и он в своем фамильном подземелье решил развивать ее параллельно — и по-другому.

Вполне в стиле моих великих соотечественников он презирал кибернетику и проворонил начало новой технической революции. Его сын (отец Альбера), заведовавший внешним производством, своею властью и опять же со скандалом там, наверху, провел модернизацию — иначе им не выдержать бы конкуренции. Но пока дедушка был жив, вниз не допустили ни одного компьютера и ни одного компьютерщика. Страх перед ЭВМ был так велик, что дедушка заразил этой фобией свою подземную элиту — и научную, и административную (тех, кого Андре назвал генералами). Дедушка прожил очень долго и умер лет за пять до появления под землей Андре, но только спустя два года после дедушкиной смерти хозяева рискнули заманить к себе Ивора Стрема. А генералы до сих пор не понимали, зачем Стрему выписывать столько книг и периодики и почему он все время требует, чтобы покупали что-то новенькое. Ведь не сломался же его компьютер? Нет, он сам его потом, получив новый, на части разобрал. Альбер, правда, никогда Стрему не отказывал в его запросах, и потому считалось, что он невероятно расточительный — ну прямо не в родню. На самом деле «новшеств» внизу было не так уж много, поскольку Стрем на них не настаивал. Никакого, к примеру, электронного слежения, никакого дорогого современного прослушивания. Даже Андре оставили со временем в покое.

Надо добавить напоследок, что отношения между разными слоями, пластами и группировками этого обездоленного коллектива были, наверно, такими же, как и везде. Страх, алчность, зависть, беззаконие — разные способы заставить подчиняться. Обычаи и распорядок, в свою очередь, не позволяли перегибать палку и слишком мучить пленников. До бунта там ни разу не дошло, и люди как-то выживали, хотя все они говорили, что предпочли бы умереть. А кто не говорил, те все равно так думали.

Долго там жили только самые фанатичные генералы. Остальные редко дотягивали до пятидесяти. Обычно сорок было пределом.

Таким образом, главным смыслом и целью подземного царства в итоге стала самая обыкновенная нажива. Отец Альбера, говорят, очень им тяготился и подумывал свернуть все это потихоньку, но посчитал, свел воедино свою двойную бухгалтерию и решил продолжать семейный бизнес. А у Альбера появились новые идеи, так что народу в подземелье постоянно прибавлялось. Для тех, кому не посчастливилось туда попасть, во всем этом не было смысла вообще. Была только почти невыносимая жизнь.

В одиннадцать вечера всех изгоняли из салуна и строили. Пересчитывали и отпускали по камерам. Потом еще раз проходили целым веером продуманных нарядов — проверяли, чтобы каждый сидел в своей одиночке. Ночью коридоры освещались и довольно бдительно просматривались. Это не значило, что из них невозможно было выскользнуть — если рискованное дело того стоило. Подъем всегда в шесть. Смены распределялись сложно, и мы не будем в них вникать, но ночью не работал никто, кроме охраны, нескольких специальных круглосуточных служб и заговорщиков вроде Ивора и Андре.