Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький

И, будучи хитрым стариком, я дела эти все увеличиваю, чтобы помирать — времени не было. Намерен жить еще лет двадцать. Или хотя бы три года. Ну — два!

Крепко жму руку. Будьте здоровы!

А. Пешков

1. I. 36.

С Новым годом!

1180

М. В. НЕСТЕРОВУ

2 января 1936, Тессели.

Многоуважаемый Михаил Васильевич —

простой, «душевный» тон воспоминаний Ваших мне очень понравился, А вот публикация «Литературным наследством» воспоминаний о человеке, еще живущем, — не нравится. Погодили бы немножко!

Сердечно поздравляю Вас с Новым годом, желаю Вам здоровья. Слышал, что Вы написали еще портрет И. П. Павлова, и — говорят — еще лучше первого.

Крепко жму талантливейшую Вашу руку.

А. Пешков

2. I. 36.

1181

М. ИЛЬИНУ

3 января 1936, Тессели.

Дорогой мой Ильин —

будет очень хорошо и вполне достойно Вас, если Вы зачеркнете этот сценарий «Разговор о погоде». Он — удачен, но как попытка влить «новое вино в старые меха». Большую идею, гипотезу, которая может исполнить работу возбудителя великих открытий в непрерывной борьбе человека за власть над стихийными силами природы, Вы — компрометируете, низводя ее до шаблонного обличения жуликов, банкротство которых давно уже известно. Получилось еще одно — анекдотическое — доказательство идиотизма капиталистов, бессмысленной эксплуатации буржуазией данных науки, доказательство их зоологического, звериного анархизма. Вот и все. Я предвижу возражения: «кино — самое популярное средство (культурного воспитания масс» и т. д. Но я не сегодня убедился в том, что зрительные впечатления так же нестойки, как сновидения. Люди плачут в кино? Плачут и во сне. Нет, Вам не следует портить Вашу тему, искажая ее, снижая ее значимость экраном!

В сценарии есть, конечно, куски, сделанные остроумно. Но в нем нет, напр., отношения церковников к факту завоевания «погоды», отношения администрации, которая ливнем дождя разгоняет демонстрантов, не показано, как страдают дети, захваченные неожиданным ураганом, как произвол власти класса обращается против класса. Не показано — многое, а то, что показано — слишком хорошо знакомо и даже надоело.

Пишите на эту тему повесть. Пишите ее хотя бы по плану сценария, но — прежде повесть! Позднее из нее можно будет состряпать и сценарий. Но необходимо, чтобы тема эта была сначала прочитана, продумана, а затем уже и в дополнение— показана на экране. Тогда это будет не просто — сон, а — явь, ибо книга есть реальность, существующая во времени более действенно и длительно, чем кинолента.

Затем — будьте здоровы! Желаю Вам всего доброго.

М. Горький

8. I. 36.

1182

В. В. ИВАНОВУ

10 января 1936, Тессели.

Дорогой Всеволод Вячеславович —

по поводу Ваших указаний на отношение «Сов. писателя» к авторам я прошу собрать мне документальный материал. О тирании редакторов, а также о малограмотности оных — напишу статейку, материал — есть, но, буде Вы тоже имеете оный, — давайте мне?

«Не гениальная» литература, разумеется, нужна, — ведь, в сущности-то, она и есть та самая литература, которая, являясь широко и удобочитаемой, служит учителем читателя. Есть — холмы, есть — горы, а на Казбек, на Эльбрус не всякий полезет, и поэтому грамотный Золя читался больше, чем Бальзак, а слащавенький Додэ больше, чем серьезный Золя. Все растет — к сожалению — по линии наименьшего сопротивления, — это особенно наглядно подтверждают корни деревьев, растущих на каменистой почве. Читатель тоже всегда предпочитал эту линию. Предпочитал, но случилось так, что читателю нашему — как будто — начинает нравиться линия сопротивления наибольшего. Ныне он, баловник, уже требует литературы грамотной. Его раздражают словечки: «сгоношился», «присоёкшился», «раздербанил», «мастрячим», «солнцесяд», «сердцедавка» и т. д. Ему кажутся смешными такие, напр., фразы: «Они жили вдвоем с матерью, обнесенные садом», «В густой листве липы журчал воробей, одиноко журчал и долго», «Все женское давно уже высохло в ней», «Бывало, мы с женой поднапремся до бесчуру, а мужа сердцедавка берет».

Дорогой мой товарищ, я совершенно четко чувствую весьма и все более заметное различие в степенях грамотности писателя и читателя. Говорю не о формальной грамотности, — в этой области литератор, конечно, «начитаннее» массового читателя. Но — есть другая грамотность — эмоциональная грамотность людей, которые чувствуют себя строителями новых условий жизни, создателями новой структуры государства. Весьма вероятно, что в большинстве своем «стахановцы» крайне плохо знакомы — если знакомы — с учением Ленина, с идеологией коммунизма, и, наверное, в речах Сталина они понимают только практическую, деловую мудрость этих удивительно ясных речей. Идеологически, т. е. силою логики идеи, они еще не организованы, но в отношении своем к действительности, к жизни они уже — другие люди, у них другое мироощущение, — они ощущают мир как бесчисленный ряд разнообразнейших реальностей, которые создаются их энергией. И поэтому они живут в мире, который имеют законнейшее право называть своим. Их мироощущение — эмоция, предшествующая миропониманию интеллектуальному. Логика дела, конечно, приведет их к освоению логики идей, положенных в основу дела.

Наши литераторы — люди эмоционально мало- или безграмотные даже и тогда, когда они читали книги Ленина. Они знакомы с идеями, но у них идеи взвешены в пустоте, эмоциональной остовы — не имеют. Вот какова — на мой взгляд — разница между писателем и читателем нашего времени. Этой разницей я и объясняю себе все пороки современной литературы.

На Ваш вопрос: «должна ли существовать обыкновенная, не гениальная литература?» ответить просто: будет существовать, но Вы сами знаете, что не все, что «бытует», должно существовать. В Англии уже не выходит по 3 тысячи романов в год. А когда выходило, так две трети — и более — романов этих писали Конан-Дойли, Уоллесы и прочие этого ряда поставщики «детективной» литературы. Эта литература и сейчас является наиболее «читабельной» в Европе, в Англии — особенно. Парижская газета Милюкова ежегодно печатает 10–12 романов, и, просматривая их, — удивляешься, как можно читать такое бездарное сочетание ужасов и зверств? Как это можно, имея в прошлом книги замечательных мастеров этого жанра и мастеров плутовского романа? Не думаю, чтоб эта литература могла приносить буржуазии «огромную пользу». Процесс разложения буржуазии — всесторонний процесс, и литература не исключена из него. Едва ли «пользу» может принести мещанству и та «послевоенная» литература, которая озлобленно критикует мещан, и очень модная, очень обильная, эротическая, вроде «Любовника леди Чаттерлей» Лоуренса. В конце концов, мне кажется, что, когда Вы писали «польза», то думали о развлечении.

О «повести в диалогической форме» я говорил потому, что мне кажется чрезвычайно трудным дать характеры