Остров для белых - Михаил Веллер

Массовая литература ничего дать не может, а элитная литература эпохи постмодернизма есть игра в бисер и тоже никак не обогащает личность. Старая классика? Молодежь не может ее читать, ну подумайте: вся классика в эпоху написания была современной литературой!

Что? Литература историческая? А в школах сегодня учат, что там токсичная мужественность, гетеросексуальный шовинизм, милитаризм, насилие и гомофобия. Воспитали? Поучайте ваших умственно отсталых неграмотных тинейджеров…

«Все, что меня не убивает, меня закаляет, — с сарказмом сказала себе Рут. — Старой жидовке очень полезно получить по ебалу от крепкой негритянки, чтобы мозги встали на место. Где ты была раньше, черная блядь. Попалась бы ты мне раньше — я бы растлила тебя, как мартышку. Впрочем, откуда я знаю, может ты и сама в этом преуспела. Но выпивку тебе я бы поставила». Ее охватило сентиментальное еврейское желание найти старого врага и объясниться ему в любви.

Она любила человечество месяц, а потом настала настоящая осень, красные и желтые листья поплыли в черном зеркале пруда, дорожки парка шуршали под ногами, понеслись серые облака, в сумке Рут прибавился термос с горячим кофе, а книжка в тот день называлась «Гибель Запада» Патрика Бьюкенена, и эта книжка скосила ее под корень.

Мимо ее сознания всю жизнь проходило, что черные насилуют и убивают белых раз в сто чаще, чем наоборот. Что культура коренных американцев, афроамериканцев и прочих пакистанцев — это культура белых, какими они были десять тысяч лет назад. Что когда отменят все наследие отцов-основателей — Америка кончится, но это будет не тот желанный конец, когда на смену капитализму придут счастье, справедливость и равенство, а жестокая борьба радикального ислама, африканского разгильдяйства и терпеливой, коварной азиатской беспощадности.

Она стала вести дневник. Прошедшая депрессия переродилась в жутковатое и гордое ощущение своей миссии и даже избранности. Рут избрала себе типа преемницы и обратила на нее нереализованные материнские чувства. Девочку звали Шарон Лапида, ей было двадцать два года и она, конечно, чем-то напоминала Рут в ее возрасте. А может, это только казалось? Сердце видит только внутреннюю внешность, если вам понятен такой неуклюжий оксюморон.

Сначала Рут делала в дневнике записи — то есть набирала на компьютере и распечатывала на принтере, чтобы потом сложить в папку. Ее огорчала эта офисная процедура, но писать от руки в красивой толстой тетради было очень неудобно, медленно и вообще нелепо; хотя романтично и значительно. Появлялось ощущение причастности к мировому философскому процессу, к треску свечей и гусиным перьям, кружевным воротникам, заброшенной могиле в монастыре и посмертной славе.

Но рука уставала и начинала болеть, буквы выходили корявые и через пять минут неразборчивые, не надо глупых сантиментов. А зачем вообще писать, если у нее теперь есть помощница, доверенное лицо, наперсница и наследница? Она называла Шарон дочкой, хотя по возрасту девочка была ей уже внучкой…

Она садилась за компьютер, открывала на мониторе фотографию Шарон с внимательными ждущими глазами, включала запись — и поверяла ей свои выстраданные мысли. Ей они казались бесконечно ценными откровениями. Хотя, между нами, для людей сведущих кое-что выглядело бы банальным. Но какое дело до людских мнений тому, кто ощутил дыхание Вечности и обращается к ней?

А у себя в студии на Флэтбуш Авеню Шарон пропускала полученные откровения через голосовую печать с программным редактором, спускала с принтера и для страховки еще сбрасывала на флешки. Она готовила книгу Рут Фридман. Книга должна была называться «Темные века».

По поручению Рут она принимала участие в композиции книги — какую главу — или это эссе? — после какой ставить, и разбить ли весь текст на несколько частей. А главное — свежим непредвзятым взглядом оценивать стиль: легко ли читается, понятно ли будет молодежи, нет ли огрехов, повторов — то есть исполнять обязанности редактора. Что было весьма эгоистично со стороны Рут, чтобы не назвать это хамством. Редактор — серьезная, тяжелая работа. Но, по секрету, Рут испытывала слабость к Шарон, угрызаясь своим влечением как кровосмесительством. И ничего не могла с собой поделать: творчество и плотская любовь оказались для нее неразрывны. Шарон же из глубокого почтения не могла отказать заслуженной наставнице. Тем более что это нормально и прогрессивно.

Шарон гордилась своей бисексуальностью, и когда к ней приходил бой-френд, студент Медицинской школы Нью-Йоркского университета, она — часто среди ночи между сексом и продолжением — ставила ему записи Рут. Ей хотелось поделиться с Дани, так его звали, этими сокровищами мысли, хотя многие мысли она сопровождала комментариями довольно критическими: Дани был нормальный левый, а она сама уже болталась в неопределенности и не хотела его провоцировать.

Свет уличного фонаря лежал желтыми ромбами на постели, на их голых телах, горлышко бутылки звякало о стаканы; чертов Дани был умным и любопытным и, слушая экран компьютера, забывал о Шарон, думал о том, как ему-то предстоит жить в этом мире, который делается непонятным и непредсказуемым прямо сейчас и очень быстро. А Рут вещала:

«Большинству надо читать что попроще: комиксы, триллеры, любовную чушь, а лучше всего — сообщения в твиттере и картинки в Инстаграме. Новая эпоха — быстрой, короткой, отрывистой информации. Умение думать, анализировать, сопоставлять и делать выводы — требует тренировки на обширных материалах, а этого давно нет. Выросло поколение идиотов».

«Дети компьютерного века даже не понимают, что сами замещают себя машинами. Машины делают за них все больше и больше. Все идет к тому, что машинам уже не будут нужны люди. Это и будет концом человечества».

«Письменность и литературы были уделом интеллектуальной элиты. Эта элита имела свой престиж, свою притягательность, внутри нее существовала своя иерархия, своя зависть и свое честолюбие. Она стояла над простонародьем и была отделена от элиты властной и экономической.

Книгопечатание запустило социальные лифты: грамотность стала средством выбиться в люди, подняться над нищетой и бесправием.

Всеобщая компьютеризация стерла границы между социальными слоями в информационном пространстве. Нобелевский лауреат и бездомный наркоман встретились в виртуальном цифровом мире. Дураки затопили собой мир, и умные стали почти незаметны среди них.

В информационном пространстве наступило господство быдла. Быдло перестало тянуться вверх: уже везде верх, оно уже и так рядом с богатыми и заслуженными, более того — у идиота миллионы поклонников, а у гения — лишь сотни тысяч максимум.

Быдло перестало стесняться себя, но более того — стало гордиться собой. Утверждало свои вкусы и воззрения, презирая инакомыслящих. И производители виртуальных продуктов — игр и прочего — в качестве рекламы потакают вкусам быдла и поощряют их.

Низший класс унтерменшей (да простит мне Всевышний это слово) уже сформировался. Они еще не знают, что обречены на вымирание в первую очередь.

Новый низший класс, недоумки и паразиты, повторяющие то, что вбила им в головы пропаганда, не понимают главного. Социальные лифты остановлены. Высший класс, господствующий класс, уже никогда не допустит их наверх, в свои ряды. Они не нужны.