Код Вавилона - Уве Шомбург

Торнтен подошел к маленькому алтарю, открыл чемоданчик, взял капсулу с готовым к применению раствором и насадил на нее иглу.

Потом направился в другую половину часовни, где около Маттиаса сидели Анна и Джесмин. Дюфур и Крис сидели наискосок от них, у разделительной стенки. Перед ними стояли двое из людей Салливана с пистолетами в руках.

— Что такое? — Джесмин подняла глаза на Торнтена, который с каменным лицом шел к ним со шприцем в руке.

— Что такое? Спросите у вашего друга! Если бы вы не сбежали, сидели бы сейчас в самолете на пути в Бостон.

— Нас никто не спрашивал, хотим ли мы бежать.

Торнтен отмахнулся:

— Мне известно, что Дюфур недавно говорил по телефону с этим Иеронимом или с папой. И я знаю от Салливана, что София-Антиполис сейчас кишмя кишит полицейскими. Вы думаете, я стану ждать, когда этот лицемер и обманщик погребет нашу тайну в подвалах Ватикана?

— О чем вы говорите?

Торнтен рассмеялся:

— Перестаньте. Я с этим монахом, как бишь его? Иероним. Я с этим Иеронимом разговаривал в Софии-Антиполис. Незадолго перед тем, как мы собирались ехать. Он уговаривал меня отдать все папе. — Торнтен покачал головой: — Чтоб я своими руками уничтожил научную сенсацию! Священник требует от ученого отказаться от знания! — Он махнул рукой, и два боевика Салливана, до сих пор выжидательно стоявшие у стенки, подошли к Анне и Джесмин.

Они схватили женщин за руки и оттащили от носилок в угол. Анна кричала и отбивалась, даже укусила мужчину за руку. Джесмин тоже отчаянно билась, но против безжалостной хватки она была бессильна.

— Нет! — крикнул Крис и вскочил. Охранник поднял пистолет, и Крис остановился.

Зоя Перселл повернулась к Крису:

— Заткни, наконец, свою пасть!

Хэнк Торнтен со шприцем в руках присел у носилок и смотрел на Маттиаса.

— Этот укол тебе поможет, мой мальчик. Он сделает тебя снова здоровым. — Торнтен бегло говорил по-шведски.

— Вы лжете! — Маттиас смотрел Торнтену в глаза прямо и бесстрашно. — Моя мама говорила, что никто не знает, что делает этот укол.

— Твоя мама в этом не разбирается.

— Моя тетя тоже говорила. А она разбирается.

Торнтен кивнул и взял правую руку Маттиаса:

— Но она ошибается.

— Я не хочу!

Маттиас пытался вырвать руку, извернувшись всем телом, и звал мать. Торнтен крепко держал худосочную руку мальчика и тянул ее к себе. Маттиас закричал громче и стал беспомощно кататься из стороны в сторону. Он выгнулся, и его пронзительные крики о помощи гулко отдавались под сводами.

Анна визжала, пытаясь встать. Охранник крепко держал ее, но она с неукротимой силой вырывалась. Охранник швырнул ее на пол и упал на нее сверху.

Крис рванулся, но салливановский боевик нацелил дуло ему в лоб.

— Фолсом, держи его! Ну же!

— Хэнк, но мы не можем этого сделать!

Торнтен гневно посмотрел на него:

— Эндрю, я не ослышался?

— Он сказал, что не хочет.

Хэнк Торнтен заглянул в глаза своему генеральному директору:

— Эндрю, ты что, оглох? Я сказал, держи его!

Взгляды их схлестнулись. Через несколько секунд Фолсом опустил глаза и встал на колени над головой мальчика. Анна билась и извивалась в тисках охранника, как человек-змея. Она кусалась и царапалась. Ничто не помогало.

Торнтен поднял шприц к глазам и выдавливал воздух, пока капелька жидкости не собралась на кончике иглы.

— Нет! — Крис бессильно сжал кулаки. Дуло пистолета уткнулось ему в переносицу.

Маттиас кричал и вырывался из рук Фолсома, а тот придавливал вниз его худосочные плечи. Анна и Джесмин бессильно выли.

Хэнк Торнтен ощупал вену мальчика и уже приставил иглу.

В этот момент открылась дверь, и четыре фигуры в длинных белых одеяниях вошли в часовню. Их головы были спрятаны под капюшонами.

Массив Мавров в Южной Франции

Ночь со вторника на среду

Сперва он увидел клюку. И сразу подумал о епископском посохе. Но эта была другая. Простая, без позолоты, без резьбы по слоновой кости и без типичного для епископской палки витого рога.

Она была прямая, но не такая прямая, как епископский посох, изготовленный современными инструментами. Палка была гладкая, до странности гладкая. Особенно вверху, под самым набалдашником.

На том месте, где за нее бралась рука, поверхность была гладкой, как у отшлифованного бриллианта. У черного бриллианта. Ибо грязь с ладони зачернила палку в этом месте.

То не мог быть епископский посох. Руки епископа не бывают грязными.

В остальных местах палка посерела от дождя и солнца и была сухой, как кость.

Наверху палка изменяла сечение, расширяясь в форме весла — такой лопаткой пастух в засушливое время может докопаться в земле до грунтовых вод, чтобы напоить свое стадо.

Потом он увидел мужчину. Он видел его уже много раз.

Мужчина был среднего роста, одетый в тонкий светлый балахон, сотканный из шерсти животных. Золотая отделка блестела на солнце. На ногах у него были сандалии, искусно сплетенные из тростника, а голову покрывал простой платок.

Лицо мужчины выражало силу, как и весь его облик. Лишения и труды не сломили его, крепкие мускулы рук, полные силы, играли при каждом движении. Кожа лица задубела и потемнела под солнцем, и возраст мужчины определить было невозможно.

Картина расширилась, и он увидел стадо овец. Как всегда.

Бараны и овцы паслись на зеленом лугу. Пастух разыскал им хорошее место. Песчаная почва была покрыта сочной травой, и пастбище пересекали канавы орошения.

Пастух навалился на посох, косо уперев его в землю впереди себя. Он стоял среди стада.

Враг напал решительно и мощно. Как всегда. Только что был точкой в небе — и вот уже огромный и всесильный. Смертоносные когти твердо нацелены вперед.

Он увидел громадный клюв и алчные глаза хищника.

Лопаткой своего посоха пастух метнул камень, потом еще один и еще.

Однако орел, слегка качнувшись, уклонился от камней, и вот уже его когти вонзились в плоть ягненка.

Орел кувыркнулся, увлекая за собой ягненка. Медленными и мощными взмахами крыльев он преодолел тяжесть, нагрузившую его когти, оторвался от земли, но снова осел на землю.

Мужчина швырнул еще один камень, и на орла набросились собаки. Яростно шипя и усилив удары крыльев, хищник поднялся в воздух, оставив добычу на земле.

Пастух поспешил к истерзанному животному и ощупал раны. Его руки были перепачканы кровью, а собаки взволнованно обнюхивали следы крови на траве.