За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

* * *

Геополитические соображения постоянно влияли на то, как царская элита управляла внутренней политикой. Даже война 1877–1878 гг. с Османской империей и связанные с ней восстания мусульман на Северном Кавказе не привели к перевороту в умах чиновников, которые в такое время ломали головы над более общими проблемами управления империей. В 1878 г. князь Д. И. Святополк-Мирский писал в контексте кавказских проблем: «Факт победы над Турцией не должен служить препятствием к установлению нашей дружбы с мусульманством» и добавлял: «Мы должны являться в Азии в качестве защитников туземного населения от английского господства». В 1900 г. министр финансов Сергей Витте в ответ на предложения урезать права мусульман после Андижанского восстания в Ферганской долине напомнил своим коллегам: «Наша внутренняя политика по мусульманскому вопросу является важным фактором политики внешней». Подчеркивая культурное разнообразие мусульманских подданных и их территориальное распространение, он называл нереалистичными любые разговоры о «каком-нибудь религиозно-политическом единении между ними» и добавлял, что «мусульманский Восток» все более становится объектом интереса – и конкуренции – среди «культурных народов Европы», особенно немцев.

Российский посол в Стамбуле с такой же тревогой докладывал о межминистерских дискуссиях на тему ислама. Николай Валерьевич Чарыков указывал на международные последствия политики России. Посол привлекал внимание к разнообразным заговорам за кулисами таких движений, как панисламизм. Он считал последний феноменом, за которым стоят сионисты, сосредоточивающие под турецкой эгидой «еврейскую ненависть к России и западноевропейский социализм и анархизм»[557]. Чарыков, критик исламского «фанатизма», тем не менее продолжал обвинять немцев и японцев в том, что они тоже поддерживают эту силу, враждебную не только России, но и Британии и Франции. Добавляя к этому коктейлю расовый элемент, посол предлагал, чтобы «христианские государства» оградили себя от «желтой опасности» с Востока, обеспечив «содействие своих белых, хотя и мусульманских собратьев, имеющих общие с ними, глубокие расовые и вероисповедные корни». Таким образом, царское государство должно было по-прежнему заботиться о том, чтобы новые административные меры «не создали между христианами и мусульманами непримиримой вражды и непроходимой пропасти»[558].

Эти защитные меры существовали не только в теории. Как писал из Тегерана Е. В. Саблин, для царских чиновников, контролировавших приобретение земли и расселение около трех тысяч колонистов в северной Персии накануне Первой мировой войны, ссылки на религиозный авторитет играли решающую роль, потому что «единственный и естественный закон страны шариат, весьма нам благоприятен, в особенности, если при совершении договоров все требуемые шариатом формальности будут соблюдены». Мусульмане имели аналогичные мотивы делать карьеру внутри империи в мирное время, хотя некоторые начали искать альтернативы за границей – в Токио или Стамбуле. Один молодой проповедник учил свою паству в проповеди, сданной в печать в 1908 г., что обязанность мигрировать на мусульманскую территорию (совершить хиджру) можно понимать и в таком смысле, что ее можно исполнить внутри страны: «Мы не вынуждены переезжать из городов отечества». Он добавлял: «Для нас необходима другая хиджра, от ревности и вражды до… любящей привязанности, от уклонения и несправедливости до верности и справедливости, от пренебрежения и лени к усилиям и стремлениям. …[и] от рассеивания к единству». Даже в контексте Балканских войн 1912–1913 гг. мусульманские элиты отрицали, что имела место «война между „крестом“ и „полумесяцем“»[559].

Лояльность империи не означала, что мусульмане оставили надежды на получение полноправного гражданства в реформированной России. Они по-прежнему протестовали против изменений в уголовном и гражданском кодексе, противоречивших мусульманским политическим запросам. Поставленный либералами вопрос о том, должны ли будут мусульмане отказаться от шариата (в вопросах наследования, брака и развода) в пользу единого гражданского кодекса, вызывал у мусульман скептицизм. Некоторые мусульмане стали социалистами и либеральными конституционалистами. Но гораздо большее их число отвергали секулярные альтернативы традиционной правовой и институциональной системе, которая поддерживала и мусульманские общины, и имперские иерархии. Мусульмане добивались у режима равноправия и более широкой веротерпимости, но для большинства общин империи по-прежнему главную роль в исламе играла царская власть. Многое разделяло мусульманских активистов и полицию, но в последние годы царской власти они совместно работали против возможности реализации свободы совести. Разнообразные мусульманские общины по-прежнему были встроены в империю, основанную на религиозной дисциплине для всех царских чад, и содействовали ее стабильности.

В 1913 г. Россия праздновала трехсотлетний юбилей династии Романовых. Официальные церемонии прославляли единство царя и народа[560]. Хотя в праздновании доминировали символы православия XVII в., мусульмане тоже отметили трехсотлетие 21 февраля 1913 г. в мечетях по всей империи. Они воспользовались возможностью продемонстрировать свою лояльность монархии и российский патриотизм, но также заявить о своих правах «граждан», что в имперском контексте означало пользование теми же ограниченными правами, которыми пользовались и другие подданные империи. В Санкт-Петербурге бухарский эмир и хивинский хан молились вместе с мусульманскими депутатами Думы, представителем оренбургского муфтия и местными мусульманами, в числе которых были подполковник и генерал-майор. После чтения Корана представитель муфтия вознес хвалу Екатерине Великой и всем Романовым, первым государям, легализовавшим строительство мечетей в России. Количество мечетей в ведении ОМДС достигло шести тысяч. После проповеди Мухаммед Зариф Юнусов объявил, что «преданность престолу и любовь к родине указаны самим Аллахом и Пророком его Мухаммедом».