Екатерина Великая - Ольга Игоревна Елисеева

Преображенский полк обнаружил себя отодвинутым от привычного первенства. Армейские части, Морской экипаж и, как вскоре оказалось, Артиллерийский корпус вообще не высказались. Ситуация была чревата непредсказуемыми последствиями.

Рюльер связал решение участи свергнутого императора именно с волнениями полков. В ночь с 30 июня на 1 июля измайловцы требовали Екатерину, и, возможно, у них были причины подозревать противников в злом умысле против «Матушки». С 1 на 2 июля толпа вооруженных людей вновь явилась ко дворцу. 3-го Петра не стало.

Беранже в донесении 10 августа выразился ясно: «Это последнее решение было принято по причине раскрытия заговора и особенно потому, что Преображенский полк должен был вызволить Петра III из тюрьмы и восстановить его на престоле»[700]. Мы не знаем, до какой степени сведения дипломата соответствовали реальности, но нам известно — столицу продолжало раскачивать. Одного подозрения преображенцев или иного полка в намерении освободить императора было достаточно для решения его участи.

Теперь вспомним двусмысленную фразу Дашковой: «Теплов не был послан в Ропшу». Кем? В первую очередь императрицей. Ведь Теплов ее статс-секретарь, и только она могла им распорядиться. Любой другой, включая Панина, должен был просить, договариваться об услуге. Но «не был послан» не значит «не ездил». Вот таким завуалированным экивоком Екатерина Романовна снимала вину с подруги. Из сказанного следует, во-первых, что княгиня знала о роли Теплова. Во-вторых, она считала, что государыне ничего не сказали о его поездке.

Возможно, соратники решили дело между собой. Налицо было волнение в полках. На руках инструкция. Теплов отправился с Крузе и Шванвичем в Ропшу. Сообщил Орлову о положении в Петербурге. Алексей, как видно из его подлинных писем, и сам считал, что свергнутый император опасен. Ситуация соответствовала пункту «живого в руки не отдавать». Информация о том, что Преображенский полк якобы готов освободить государя, сгустила краски. Понятия о дворянской чести тогда были еще не так четки, как всего поколение спустя. Однако офицеру благородного происхождения понимать руку на царя не годилось. Орлов должен был спросить, кто исполнит дело. Крузе и Шванвич были наготове. Алексей пропустил их к арестанту. В этом и состояла его вина. О ней он и говорил в Вене.

Практически все источники фиксируют сначала попытку отравить императора, а затем удушение. При расстроенном желудке Петра яд мог подействовать не сразу. К тому же узника рвало. Просьба принести молока указывает на то, что несчастный догадался о яде, ведь молоко смягчает кишечные рези. Со стороны убийц было бы проще дать арестанту медленно-действующий яд под видом лекарства, а самим уехать, оставив Алексея расхлебывать последствия. Но, видимо, они спешили закончить дело, потому что, когда не подействовал мгновенный яд, задушили императора. Такая поспешность говорит об угрозе. Возможно, опасность нападения на Ропшу и освобождения Петра представлялась им реальной.

Почему было не увезти узника в более безопасное место? Например, в тот же Шлиссельбург? Из подлинных писем Орлова следует, что Петр практически не вставал. Вероятно, он был не транспортабелен. В любом случае насилие совершилось над тяжелобольным человеком.

Беранже считал, что Екатерина не знала о случившемся 24 часа, Шумахер — что трое суток. Однако если Алексей сообщал о смерти государя в приписке ко второму письму, то известие было направлено сразу же. Другое дело, когда передано. Определенная пауза, очевидно, была. Сразу после возвращения из Петергофа государыня каждый день присутствовала на заседаниях Сената: 1, 2, 3, 4, а затем 6 июля. Возможно, лакуна в одни сутки и показывает, когда императрица известилась об ударе. 4-го она должна была узнать и 5-го не нашла в себе сил предстать перед Сенатом. 5 июля помечен приказ о доставке голштинской формы покойного императора из Ораниенбаума.

4 июля Разумовский был назначен командовать Петербургским гарнизоном. И этот шаг — прямая реакция на случившееся. Екатерина продолжала считать Кирилла Григорьевича надежным, очень преданным лично ей человеком. Для нас важно, что она не увидела в действиях своих сотрудников заговора. В письме Понятовскому 9 августа императрица сообщала о новых статс-секретарях: «Теплов хорошо мне служит», а 12 сентября — о Разумовском и Никите Ивановиче: «Гетман все время со мной, а Панин — самый ловкий, самый рассудительный, самый усердный мой придворный». И тут же мельком: «Все покойны, прощены, выказывают свою преданность родине»[701].

Если Екатерина не хотела о ком-то говорить, она молчала. Можно было не касаться роковых имен, но государыня написала то, что написала. Значит, она не считала Теплова, Разумовского и Панина злонамеренными негодяями. Ситуация оправдывала их действия. Но указы императрицы Орлову все-таки исчезли. Возможно, в них был неудобный пункт, позволявший в экстраординарных обстоятельствах предпринять убийство императора. Из этой истории Екатерина вынесла ценный опыт — не на всех документах можно ставить свое имя. Инструкции касательно Ивана Антоновича подписал уже Панин.

Остается вопрос: была ли угроза действительной? Или вельможная партия только воспользовалась волнениями в столице, чтобы надавить на Орлова? Сам Алексей стал считать себя виновным сразу, поскольку по возвращении из Ропши подал в отставку. По мнению Плугина, у него произошел нервный срыв[702]. Но развитие событий и, вероятно, просьбы Екатерины заставили Алексея вернуться. 29 июля ему был пожалован чин секунд-майора Преображенского полка. Да в сущности он никуда и не уходил. Победители пребывали во дворце, как в осаде: еженощные тревоги, необходимость уговаривать гвардейцев разойтись, плевки и оскорбления от них. Судя по сообщениям дипломатов, Орловы и гетман, которых считали виновниками смерти Петра, пережили страшные дни.

Как вела себя Екатерина? Этот вопрос интересовал всех. Гольц сообщал Фридриху II 10 августа: «Отвечая на приказание уведомить, была ли императрица тронута смертью покойного императора, осмеливаюсь сказать, что она в присутствии других не выражала этого ничем, хотя, с другой стороны, утверждают, что наедине она казалась растроганной»[703]. Вероятно, государыня много плакала. По Петру или по своему имени, втоптанному в грязь? На наш взгляд, несправедливо упрекать Екатерину в неискренности горя по мужу. Что она должна была чувствовать, прожив трудную, полную обид жизнь с человеком, которого сначала полюбила, потом жестоко ревновала, презирала, опасалась и наконец потеряла при таких ужасных обстоятельствах? Потрясение, печаль, раздумья…

«Скрытый дух вражды»

Теперь с шаткой почвы гипотез можно вернуться к тверди исторического факта. Ночью 8 июля тело Петра III привезли из Ропши в Александро-Невский монастырь. Столица была охвачена слухами, и, видимо, еще до появления печальной процессии в городских домах, кабаках и на улицах бурно обсуждали произошедшее.