Доклад Юкио Мисимы императору - Ричард Аппигнанези

А затем он начал грызть острый красный перец, возможно, для того, чтобы перебить вкус мочи, а может, чтобы сделать этот вкус более пикантным. При этом он с невинным видом поигрывал с моим членом, как будто проверяя эластичность крайней плоти.

– Бахут бара, – сказал он на хинди.

Это, должно быть, был комплимент.

Поигрывая моим членом, он сунул себе в рот острый перец и зажал его между зубами, словно красный свисток. А затем, совершенно неожиданно для меня, Шива с ловкостью человека, привыкшего делать обрезания, полоснул по моему члену острым зазубренным ногтем большого пальца и быстро втер в ранку кусочек жгучего перца.

Прежде чем я успел закричать от дикой боли, гимнаст быстро повернулся и ввел мой член себе в задний проход. Слизь его прямой кишки не успокоила мою пылающую рану, а воспламенила ее еще больше. Боль достигла своего предела, и я перестал ее ощущать. Мой член превратился в замороженный, потерявший чувствительность отросток.

В этом незнакомом дворике Шива познакомил меня со всеми тонкостями сексуальной акробатики. Мы испробовали тысячу священных эротических поз, изображенных на фасаде прибрежного Храма Любви. Нет, то не была безоглядная страсть. На самом деле я сражался с фантомом, настоящим Протеем, постоянно менявшим свой облик. Временами мальчик казался мне таким истощенным, что я боялся поломать его хрупкие кости. Но затем чувствовал, что в моих объятиях не юный акробат, а старуха, морящая себя голодом в Доме вдов. Ее красивое лицо с заострившимися чертами прижималось к моему, я ощущал горьковатый вкус листочков тулсы на ее губах, маленькие черные фиги ее сосков упирались в мою грудь. Через некоторое время она превращалась в крокодила с огромными, острыми как пила зубами, и я вынужден был бороться с ним. Холодный живот рептилии вызывал у меня отвращение, хвост со свистом бился рядом с моей головой, меня обдавало его зловонное дыхание, и я чувствовал, что иду на дно грязной реки, где лежат разлагающиеся трупы и куда оседает пепел кремированных мертвецов.

Мимо меня в мутном потоке проплывали знакомые лица и тела – Йоко, Сидзуэ, Нацуко. И все они вступали со мной в половой акт. Передо мной как будто прокручивалась пленка безумного фильма, в котором один герой принимал облик другого.

Не знаю, сколько прошло времени, но, взглянув на небо над головой, я заметил, что уже начало светать. Я лежал на спине, а Шива сидел верхом на моих бедрах. Мы испытывали ни с чем не сравнимое удовольствие, которое мне трудно описать. Я мог бы назвать его содомизированным сознанием, но вряд ли это сделает мою мысль более понятной. Мрамор, на котором я лежал, холодил спину и превращал меня в камень. Шива раскачивался и подпрыгивал на моих бедрах, скаля зубы. Его голова была высоко надо мной и, казалось, упиралась в ночное небо, и все же я хорошо видел его крепко сжатые больные зубы и кровоточащие десны.

Внезапно ослабев, Шива упал на меня и уткнулся лбом в мою ключицу. На мой живот и бедра из его прямой кишки хлынул поток слизи. Я раздвинул его ягодицы, сунул пальцы в его задний проход, а затем вынул их и внимательно осмотрел. Увидев сгустки черной крови с гноем и испражнениями, я снова ввел два пальца в его анус и, ощупав прямую кишку, обнаружил огромный свищ. «Должно быть, ему было ужасно больно», – подумал я и погрузился в глубокий сон.

Казалось, я только успел сомкнуть глаза, как кто-то сразу же начал бесцеремонно будить меня. Надо мной стоял сердитый индус и, тыча в меня рукоятью метлы, шипел так, как обычно шипят на бродячих собак, прогоняя их со двора. Я сел и увидел, что неподалеку стоит еще один местный житель и, покуривая биди, наблюдает за мной. Ему, по-видимому, казалось забавным то, что я был совершенно голым. Рядом с ним на мраморных плитах двора стояли носилки, на которых лежал обнаженный труп недавно умершего старика.

Бросив взгляд на индусов в закатанных по колено штанах и приготовленные ведра с водой, я понял, куда попал. Шива устроил себе спальню во дворе одного из бенаресских приютов, куда стекались старики, чтобы встретить свою смерть. В этом бассейне с водовыпускным отверстием обмывали трупы.

Но куда же подевался Шива? Он исчез, а вместе с ним, как я вскоре заметил, исчезла вся моя одежда и деньги.

Берегитесь воров и бродячих собак, вспомнил я предупреждение элегантно одетого незнакомца, который подошел ко мне на берегу.

Шива сжалился надо мной и оставил в чаше бассейна свои старые штаны и потертую рубашку, которую заработал прошедшей ночью. Я поспешно надел эти лохмотья. Индусы презрительно посматривали на меня. Для них я был одним из туристов-хиппи; они полагали, что я накачался наркотиками и заснул в бассейне. Я с позором убежал со двора приюта, не зная, куда мне направиться. Я походил на босого нищего. На животе виднелись пятна засохшей крови. Мне необходимо было вымыться, и я снова пошел на берег Ганга, туда, где пылали погребальные костры Маникарника. Там я мог слиться с толпой паломников, таких же оборванцев, как и я.

Я спустился по каменным ступеням к тому участку берега, где было мало купальщиков, и вошел в реку прямо в одежде. Мои ноги сразу же погрузились по щиколотку в топкую грязь дна. Меня охватил ужас, но все же я окунулся в ледяную воду.

Нырнув, я обнаружил, что нахожусь на глубине и не могу снова упереться ногами в дно. Это испугало меня. Неожиданно я почувствовал, что меня сносит сильное течение. Я неплохо плаваю, но на сей раз все мои усилия вернуться на берег оказались тщетными. Меня уносило все дальше от кромки земли. Я увидел, что один из стоявших на причале лодочников показывает на меня рукой, и закричал, призывая людей па помощь. Однако никто из них не кинулся спасать меня. Неужели они не слышали и не видели меня? Ганг казался мне чудовищно огромным мощным потоком, который стремительно и неудержимо нес меня, беспомощное крохотное человеческое существо, в море. Я чувствовал, что слабею, теряю силы, и вот наконец река сомкнула надо мной свои воды, и я погрузился в непроглядную тьму.

Я чувствовал, что захлебываюсь, и, думая, что тону, отчаянно замахал руками и выбил жестяную кружку из рук доктора Чэттерджи, который поил меня из нее.

– Наконец-то вы пришли в себя, сэр, – промолвил он. Услышав, как упала па пол кружка, я спросил гида, что произошло.

– Bы в течение нескольких часов находились без сознания, – ответил доктор Чэттерджи.

Я сидел на полу, на соломенном тюфяке, и был одет все в те же старые штаны и рубашку, в которых тонул.

– Вам было плохо, вас рвало, – продолжал доктор Чэттерджи. – Нам пришлось переодеть вас.

И он показал рукой на мой висевший на стене еще влажный после стирки костюм.

– А чья это одежда на мне? Какого-нибудь прокаженного? Доктор Чэттерджи пожал плечами, что можно было расценить и как положительный, и как отрицательный ответ. Комната была залита золотистыми лучами утреннего солнца. Я находился в колонии Магахара, в той хижине, возле которой остановился, возвращаясь к седану вместе с майором Дасом. Я почувствовал, что в. моей душе закипает ярость. Полная дезориентация и потеря сознания злили меня. Оказывается, все это время я находился здесь, в колонии прокаженных, и все ночные приключения были плодом моего больного воображения.