Приют для списанных пилотов - Валерий Хайрюзов

Мне тоже хотелось к Речкиным. Хорошо Вадику, взял фотоаппарат (повод что надо!) — и попер. У Олега — велосипед. А тут ни того ни другого. И тогда я применил тактический ход. Собрал вокруг себя вооруженную деревянными саблями и мечами шпану. Натянув на глаза поношенные солдатские пилотки и выставив вперед гнутые из разобранных фанерных бочек щиты, распугивая кур, двинулись по улице. Не доходя до Речкиных, разделились на две половины и начали сражение.

Был теплый вечер, под окнами цвела черемуха, на проводах, тесно прижавшись, щебетали стрижи. Июньский воздух был пропитан тишиной и покоем.

Затея моя провалилась. Почти все войско сбежало к девчонкам. Ушел и Олег. У моего правого ботинка после сражения оторвалась подошва, он распахнул пасть во всю ширь и, как говорили на Релке, запросил есть. Спрятав ногу за бревно, я с тоской смотрел на друзей и размышлял, что мне делать дальше: идти домой или снять ботинки и присоединиться к остальным.

Кто-то предложил игру в третьего лишнего. Стали искать ремень. И тут Люська Лысова, зыркнув по сторонам, остановила взгляд на моем широком, с офицерской пряжкой ремне.

Люська была моим злейшим врагом. Прошлым августом я залез к Лысовым в огород. Люська засекла и настучала моей матери. Суд был скорым. Этим же ремнем мать отделала меня так, что неделю, прежде чем сесть, я долго примерялся к стулу.

Но Люська — хитрющая. Просить сама не стала, шепнула новенькой. Та, стрельнув в мою сторону темными глазами, согласно кивнула головой и, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, подскочила ко мне.

— А почему ты не идешь играть? — спросила она. — На Вадика обиделся, да?

— Еще чего, — шмыгнув носом, буркнул я. — Хочу и стою.

— А ты их сними, земля теплая. Можно и босиком, — указав глазами на ботинки, быстро проговорила она.

Меня обдало жаром. Надо же, глазастая, заметила. Но долго упрямиться не стал. Поломавшись для приличия секунду-другую, развязал шнурки, засунул ботинки за бревно и давай вместе со всеми носиться по кругу. Поочередно то Олег, то Вадик, то я старались встать в ту пару, где была новенькая. Но кто-то из нас обязательно становился лишним и тут же получал ремнем от ведущего.

Когда стемнело, стали играть в прятки. Новенькая плохо знала Релку, ее обычно находили первой. Тогда я пошел на хитрость: нарочно поддался и, застучав Вадика, заставил его голить. Когда разбегались прятаться, я на бегу шепнул новенькой, чтобы она бежала за мной, и дунул к Мутиным за бревна.

Чтобы попасть туда, надо было пролезть сквозь узкую щель между заросшим черемухой палисадником и забором. Там был крохотный закуток. Уняв дыхание, мы, прижавшись друг к другу, затаились. Время от времени новенькая поглядывала на меня своими глубокими, как омут, глазами. И меня охватывало неведомое досель обморочное чувство, будто я заглядывал в глубокий колодец. Пахло свежей корой, смолой — впервые в жизни мне было так хорошо с девчонкой.

— Завтра мы собираемся в кино, — неожиданно шепнула она. — Пойдешь с нами?

— Ладно, — быстро согласился я. — На пять часов.

Вроде бы ничего особенного, сказали друг другу несколько слов. Я бы и так пошел в кино: речка да клуб, больше идти некуда. Здесь важно было другое. Я понял — она хотела, чтобы мы пошли вместе. На миг ощутив себя одним целым, мы тем не менее чутко ловили долетающие из-за бревен звуки: нас уже искала вся ребятня. И я с каким-то восторгом думал: те, кто ищет нас, нисколечко не догадываются, что происходит в этом закутке.

Все же Вадик нас разыскал. Просунув голову в щель, он не стал кричать, что нашел, а посмотрел и шмыгнул носом.

— Ты бы еще на чердак забрался, — язвительно сказал он. — Я уже не хотел искать, отец домой гонит.

Заигравшись, мы не заметили, что Вадик перебрал отпущенное ему время. Мы проводили девчонок и разошлись по домам. В ту ночь я долго не мог уснуть, вспоминал весь вечер по минутам. Казалось, теперь так будет всегда, и меня ждут лишь одни радости. Проснулся я с ощущением радости. Вот сейчас выйду за ворота и вновь начнется то, что с такой неохотой я оставил вчера. Вначале мы сходим на речку, потом в кино. И так будет завтра и послезавтра, впереди еще много летних дней. Но, к моему огорчению, на улице шел дождь, делать там было нечего. Я подошел к зеркалу, начал изучать свое лицо, прическу. Затем завел радиолу и поставил ту песню, которая нравилась моей старшей сестре — про любовь:

Арык — я не знал, что это такое. Мне казалось, что речка вроде нашей Большанки. Но все остальное — точно про Релку, меня и новенькую…

Звали ее кошачьим именем — Муська. И от этого она тихо и безнадежно страдала. На другой день, когда мы всей релской компанией сидели в клубе мелькомбината и смотрели фильм «Без вести пропавший», она, в полутьме вдруг наклонившись ко мне, быстро прошептала, что вообще-то ее зовут Марусей, а в метриках записано «Мария».

Мне она нравилась с любым именем, но я, повинуясь уличным законам, называл ее, как и все, — Муськой. Она взяла за правило давать мне разные медицинские, как она говорила, советы. Вылезаем из воды, Муська подает полотенце, чтоб я вытер лицо, не то пойдут прыщи. Скажи это сестра, я бы отмахнулся от нее, как от мухи: всю жизнь купались, и не пошли. Но Муську — послушался. Дальше — больше. Лежим на песке, Муська наберет из речки воды и обрызгает — для закалки нервов. Попробуй сделать это кто-нибудь из наших девчонок, взбеленился бы, а здесь лежу — и блаженная улыбка во все лицо. Однажды она похвалила мой загар. Я рад стараться, целый день провалялся под солнцем. К вечеру запылал, как сухая головешка. Верно говорят — похвали дурака, он и лоб расшибет.

Муська осмотрела меня, покачала головой, затем принесла от тетки банку со сметаной. Лечить людей было ее страстью. Если бы еще между мною и Муськой не клинился Вадик!

А между тем лето отмеряло свои дни. Если был хороший день, то после обеда мы шли на Большанку, на обратном пути собирали на поле жарки. И я старался нарвать самых красивых и крупных, потом отдавал их Муське. Вечером собирались и гурьбой направлялись в кино, а после кино опять играли в прятки или испорченный телефон.

Однажды Муська вместе с другими девчонками зашла к нам домой. Я поставил пластинку и вместе с Рашидом Бейбутовым спел для гостей «Зулейку-ханум». Но этого мне показалось мало. Я усадил Муську на диван, достал из шкафа затрепанную, без обложки книгу. Она была без картинок, в ней были чертежи самолетов. Я тогда бредил авиацией, и мне хотелось, чтобы Муська знала, что я хочу стать летчиком.

Муська рассеянно поглядывала на мою старшую сестру Аллу. Та кружилась перед зеркалом, собираясь на танцы. В легком крепдешиновом платье, обдав духами, она порхнула мимо.