Расколотый мир - Феликс Гилман

— Расстегни ремень, Кридмур. Ты в ловушке. Ты не позволишь ему умереть. Твои Хозяева этого не допустят. Они кинут тебя, Кридмур.

— А вы? Вы не кинете? Или вы способны укокошить своего Генерала, док?

— Иногда приходится идти на жертвы. Если понадобится его убить — я это сделаю, и память о нем останется в наших дальнейших подвигах.

— Какая одержимость. Как жестоко. Как негуманно. Подумайте вот о чем, док: возможно, мои хозяева хотят заполучить Генерала не для себя. Возможно, они просто не хотят допустить, чтобы он попал в руки Линии? Ведь он — ключ к завершению Великой Войны. Вы слышали об этом? Вам это известно? Но зачем же моим Хозяевам прекращать войну? Они питаются кровью, огнем и горечью поражения. Мы с вами хотим мира, потому что мы — разумные люди. Так, может, они лишь обрадуются, если Генерал умрет? Тогда вам нечем мне пригрозить доктор, смерть вас и ваших людей предрешена. Я не угрожаю вам, просто перебираю варианты, чтобы убить время. Что вы об этом думаете?

— Снимай ремень и вставай на колени.

— Нет.

Лаури попробовал договориться:

— В последний раз спрашиваю, Хэйворт. Где они держат Генерала?

Пленник задрожал и отвернулся. Младший офицер Миллз замахнулся, чтобы ударить его, но Лаури жестом остановил его:

— Где, Хэйворт? Мы хотим взять его живым. Вы понимаете? Мы хотим обойтись без жертв.

— Не знаю. Не понимаю, о чем вы. Генерал мертв, он умер...

— Хэйворт. Мы завоюем твой город. Это неизбежно, понимаешь? Мы не можем допустить, чтобы вы здесь строили против нас свои козни. Мы знаем, что Генерал с агентом у вас, и мы их получим. Но если ты скажешь, где они, мы обойдемся без жертв.

Хэйворт прикусил окровавленную губу и промолчал.

— Чему они учат этих мальчишек? — сказал Лаури. — Чему они их учат?

Он снова толкнул Хэйворта, чтобы тот упал на колени, и отошел, подозвав к себе Миллза.

— Ладно, Миллз. Отдайте приказ к действию. Начинаем осаду.

Линейные выстроились в три колонны, солдат по пятьдесят в

каждой. Впереди они катили пушки и самоходные орудия, как муравьи, волокущие палые листья. Они вышли из-под сени дубов и двинулись по полю к стенам и рву Нового Замысла, где Лаури готовился спокойно и решительно умереть.

— Я хотел обойтись без жертв... Миллз, тащите усилитель.

Мистер Халгинс вывел Лив во двор и встал рядом в неловком молчании.

Они смотрели, как улицы осветились факелами, свечами и масляными лампами. Небо медленно серело, ночные звезды гасли. Они наблюдали, как бегают туда-сюда люди — сначала звонари и барабанщики, а потом и сбитые с толку, спотыкающиеся разбуженные горожане в ночных рубашках, шкурах или голышом. Вскоре их стало больше; одни мрачно молчали, другие испуганно бормотали, третьи радостно кричали, и у всех были копья, луки, ружья, мотыги, грабли, или ведра, или доски, или свертки, назначения которых Лив распознать не могла. Дождь потихоньку прекратился — она даже не заметила, когда именно.

Мистер Халгинс оказался простодушным здоровяком, медлительным и порядочным. Во внешнем мире он мог бы держать лавку, мясную или скобяную, скорее всего, унаследованную от более расчетливого отца или полученную благодаря женитьбе на сметливой женщине, — зарабатывал бы немного, но зато пользовался бы любовью соседей; возможно, отдал бы помещение лавки под залог, но наверняка ковылял бы по жизни вполне беспечно. Вот для какой жизни предназначен мистер Халгинс, подумала Лив. Здесь он явно не на своем месте. Такой человек не должен умирать за Новый Замысел.

Халгинс заметил, что Лив внимательно смотрит на него. Он постарался свирепо нахмуриться, но его веки и подбородок дрожали. Лив улыбнулась ему.

Во дворе перед ними десяток солдат Нового Замысла проводили внеплановые строевые учения — маршировали то влево, то вправо, крутили и скрещивали ружья, насаживали штыки, выкрикивали приказы и условные команды, топая сапогами. А потом, словно даже не завершив этого действа, рассеялись по городу на все четыре стороны света. Некоторые ушли, отдавая салют, некоторые — держась друг друга. Лив надеялась, что этот шум и суета вселяют в них уверенность.

— Это не сама Линия, — сказала Лив бедняге Халгинсу, — а лишь ее тихое, далекое эхо. Они пришли не воевать. Они преследовали одного человека и давно устали. Кридмур сказал, что техники у них с собой нет. Ни птицелетов. Ни Локомотивов. Они почти что обычные люди. Все совсем не безнадежно, мистер Халгинс...

Халгинс смотрел во двор. Он медленно покачал головой. Лив не поняла, что именно он отрицал.

— Вы женаты, мистер Халгинс?

Он по-прежнему не замечал ее.

Раздался странный шум. Лив не сразу заметила, как он выделился из общего гула просыпавшегося города, но именно этот звук вскоре перекрыл все остальные. Он был похож на скрежет мела по доске, на зуд огромного москита, заявляющего о своих вампирских аппетитах; на звон, о котором рассказывают жертвы с пораженным мозгом (те, у которых пострадали доля Ингвира или зона Вернера); на таинственную тревогу, от которой страдают некоторые шизофреники... Вой, шипение, треск — хаос звуков нарастал, а затем стих, уступив место громоподобному голосу, который отражался от городских стены взмывал в небеса:

— ...ЛАУРИ! МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ НОВОГО ЗАМЫСЛА, ЭТО ГОВОРИТ МЛАДШИЙ ПРОВОДНИК ЛОКОМОТИВА АНГЕЛУС ЛАУРИ. Я ПОВТОРЯЮ: МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ НОВОГО ЗАМЫСЛА...

Халгинс, Лив, трое-четверо оставшихся во дворе солдат, только что выбежавшая из хижины девушка — все подняли взоры к небу, словно решив, что голос гремит из-за туч, но небо все еще оставалось серым, безоблачным и спокойным.

Хотя сам голос звучал невероятно громко и искаженно, за помехами и воем электричества ясно слышался унылый, неживой голос линейного, которому будто смертельно наскучило то, что он собирался сказать.

— СЛЫШИТЕ МЕНЯ? СЛЫШИТЕ? ДА? ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ЭТО ОЗНАЧАЕТ, НЕ ТАК ЛИ? ЛИНИЯ ЗДЕСЬ!

Голос бубнил и тянулся, становясь неразборчивым. Он пробормотал куда-то в сторону то, что прозвучало грохотом далекой лавины: «Вы же знали, что однажды это случится. Мы проникаем всюду».

Лаури, повторила про себя Лив. Значит, того, кто все это время ее преследовал, зовут Лаури. Отвратительное имя, омерзительный голос.

Она вспомнила, как стояла в Вестибюле станции Глориана в тени громады из ржавого железа, служившей вокзалу крышей, слушала грохот и гул голосовых усилителей, которые передают приказы Локомотивов, отмеряют часы и внушают страх, как и велят им Локомотивы. Но в Глориане таких устройств — несколько дюжин, поэтому их отзвук отражается десятки раз, и шум заполняет каждый уголок разума. Лаури же не сумел дотащить до Нового Замысла больше одного устройства, и этого явно недостаточно. Голос звучит отовсюду, но не глубокий. Это визг, который издает машина, работающая на пределе и уже готовая выдать сбой. Она воет, гудит, слова становятся неразборчивыми. Он раздавался эхом. Лив молилась о том, чтобы машина сломалась.