Яблоки не падают никогда - Лиана Мориарти

Слова отскочили от него. Он развернулся, чтобы уйти, и она не могла вынести этого. Это нечестно, что он уходит. И никогда не было ни честным, ни правильным. И тем не менее она терпела это раз за разом, и дети терпели, а это было неприемлемо, непростительно, и она больше не будет этого принимать, не будет прощать. На этот раз он останется.

Джой побежала за ним и на бегу отчасти сознавала постыдность и унизительность своих действий. Она мысленно поднялась к световому окну и понаблюдала за собой: маленькая потная пожилая гражданка, крича что-то бессвязное, выбегает из кухни и несется по коридору к входной двери за своим мужем вместе со старой собакой, лающей от непонимания и пытающейся сообразить, где опасность, потому что в доме нет посторонних, так отчего этот переполох?

Джой дотянулась до спинки бело-голубой клетчатой рубашки мужа, выглаженной ею рубашки, чтобы вернуть его обратно, пусть остается. Штеффи, высунув язык, бешено скакала вокруг них. Стэн развернулся, и собака сбила его с ног. Он шатнулся вперед, едва не упал. Одной рукой схватился за стену, отчего фотография в рамке – Бруки с кубком за победу на местном турнире для детей до восьми лет – качнулась, упала с громким стуком и стекло треснуло. Вытянутая рука Джой, которой она хотела уцепиться за рубашку Стэна, вместо этого царапнула его по щеке. Корявые обломанные ногти прочертили на ней мгновенно закровившие полосы.

Он схватил ее, пальцы болезненно сжали плечи.

Джой обмерла, потому что лицо Стэна больше не было его лицом – какая-то незнакомая, отвратительная маска гнева.

Сердце у нее остановилось. Мир застыл в неподвижности.

Впервые за шестьдесят девять лет жизни Джой ощутила страх – страх, который, как известно каждой женщине, поджидает ее; вероятность угрозы, которая мелькает и копошится в потаенных уголках сознания, даже если всю жизнь ее нежно любил и защищал надежный мужчина.

Сейчас

– Давай просмотрим еще разок, – сказала Кристина.

Этан нажал кнопку «Пуск», и они сели плечом к плечу за его стол, приковав взгляды к дергающейся, но четкой цветной видеозаписи с камеры наблюдения, предоставленной соседями, живущими через два дома от Делэйни в том же тупиковом переулке. Камера была сбита градиной во время мощного ливня через два дня после исчезновения Джой. Сын Каро Азинович, который устанавливал ее в доме своей овдовевшей матери, вернул ее на место. Именно он принес в полицию это чертову запись с видом на входную дверь дома его матери. Камера случайно захватывала кусок подъездной дорожки к дому Делэйни, узкий, будто отрезанный от торта.

Кристина и Этан смотрели, как Стэн Делэйни выходит из парадной двери своего дома в две минуты первого ночи следующего дня после исчезновения его супруги и с трудом тащит к машине какой-то громоздкий, сгибающийся пополам предмет, завернутый в одеяло.

Он открыл багажник, запихнул туда свою ношу, нагнулся, чтобы положить ее поудобнее, поднял две руки – захлопнуть крышку, а потом стоял – ровно три минуты и сорок семь секунд, положив руки на машину, повесив голову, как человек, углубленный в торжественную, почтительную молитву, после чего поднял голову и скрылся из-под объектива камеры.

Смотреть на это было жутко, запись производила сильное впечатление.

– Боже мой! – воскликнул Этан. – Как он стоял там все это время… Это так… Боже мой!

– Я знаю, – отозвалась Кристина.

Сегодня она получит признание. Она это чувствовала. Прокрутит запись Стэну Делэйни и не скажет ни слова, не произнесет ни звука, пока идет видео. Она будет наблюдать за тем, как он смотрит на себя, склонившего голову над телом жены. Кристина знала, что Стэн человек не набожный и в церковь не ходит, но растили его католиком, как и ее, так что она безошибочно определила позу молящегося человека – человека, который жаждет признаться в своих грехах.

Сегодня вечером они с Нико пойдут на встречу со священником приходской церкви, чтобы обсудить с ним таинство брака, и она постарается не думать о том, что сорок лет назад Джой и Стэн Делэйни принесли друг другу те же обеты, которые принесут они с Нико следующей весной. Она не станет вспоминать о юной Джой Делэйни или Полли Перкинс, обещавших своим мужьям хранить им верность и быть с ними в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас, пока ты не отнесешь мое тело в машину глухой ночью и не сбросишь его куда-нибудь, где его никогда не найдут, пока я не заговорю слишком громко, пока я не потрачу деньги на новый утюг, пока я не помешаю твоей карьере ради блага нашей семьи, пока не поцелуюсь с другим мужчиной на вечеринке, пока не вызову твоего неудовольствия чем-нибудь таким, чего пока не могу себе даже представить.

– Кристина? – окликнул ее Этан.

– Прости, – сказала она. – О чем ты говорил?

– Да так, ни о чем. Просто я не понял. В тот день, когда мы в первый раз его опрашивали, я знал, этот человек что-то от нас скрывает, но, когда он посмотрел на фотографию своей жены, я подумал: не мог он этого сделать, никогда. Он ее любит.

– Мне ни разу и в голову не приходило, что он ее не любит. – Кристина поправила на пальце помолвочное кольцо, чтобы бриллиант был на середине пальца.

Но она всегда знала, что он убил ее.

Это жестокое знание она пронесет с собой по проходу в церкви в день своей свадьбы вместе с букетом невесты из белых роз и ярко-розовых гардений, – знание, что и то и другое может быть правдой.

День святого Валентина

С тэн Делэйни всегда знал, что женщины умеют проливать кровь своими словами. Это было любимым занятием его матери: протыкать ножом язвительности мягкие, глупые, беззащитные эго мужа и сына.

Не говори мальчику, что он когда-нибудь сыграет на Уимблдоне: он достаточно глуп, чтобы поверить в это. Вы оба тупые, как собачье дерьмо.

Не каждый день, но почти каждый. Не когда она была пьяна, в трезвом виде. Вот когда на нее находило.

Она упирала палец в висок, улыбалась мужу своей прекрасной улыбкой и говорила: «Свет включен, а дома никого, разве это хорошо, любимый?»

Отец Стэна не обладал богатым арсеналом умных слов, чтобы защищаться. Он пасовал и съеживался. Глупо улыбался, как будто его жена слишком замысловато пошутила. Он стушевывался и замолкал. Съедал и съедал это.

Съедал и съедал, пока в один прекрасный день в него больше не влезло.

Четырнадцатилетний Стэн подбежал к неподвижно лежавшей на полу матери, и хорошо, что он это сделал. Он мог с чистой совестью всегда говорить себе, что его первым инстинктивным побуждением было подбежать к матери, встать между нею и отцом, но он также никогда не мог забыть первую, робкую, ужасную, предательскую мысль, пришедшую ему в голову:

Она это заслужила.

Такую слабую, такую несмелую, что он иногда притворялся, будто вообразил, что подумал такое. Все произошло очень быстро, но в то же время медленно, и это случилось так давно. Кто знает, что он на самом деле подумал тогда? На память полагаться нельзя. Это ненадежный источник.