Монгол - Тейлор Колдуэлл

— Ты не переоцениваешь Темуджина? — спросил Талиф. — Признаюсь, я о нем часто вспоминаю. Но сейчас, как мне кажется, он сидит на своем месте — амбициозный мелкий хан из небольшого муравейника, окруженный огромными пространствами и пустынями. Пусть себе веселится среди подобных ему муравьев. Нам лучше задуматься о татарах.

Однако старый хан упрямо снова и снова вспоминал о Темуджине.

— История повторяется, — заметил он.

Талиф начал злиться.

— Если это так, то история должна воспевать татар.

Тогрул-хан помнил о Темуджине и никак не мог отвязаться от этих мыслей.

— Мне следовало его убить. Кто знает? Возможно, все меня благодарили бы за это убийство!

Талиф решил, что отец понемногу теряет разум. Зачем зря тратить время, думая о таком ничтожестве, как Темуджин? Он — букашка, не опасная для караитов. Одна армия караитов могла бы его разбить, и в Гоби от него не осталось бы следа. Да, действительно, отец сильно сдал. Он здорово изменился со дня смерти Азары, этой идиотки, которая занимала сердце отца!

Талиф радовался, когда его отец начал говорить о чем-то другом, а не о смерти своей любимицы Азары. Поэтому он завел беседу о татарах, представлявших реальную опасность. Их было слишком много, они угрожали миру в городах.

— Их следует проучить, — заявил Талиф.

Но Тогрул-хан словно не слыхал сына и твердил о Темуджине:

— Мне следовало его убить.

— Отец, ты тратишь слишком много времени на самого жалкого вассала.

— Он — тень огня черного восхода будущего, — шептал Тогрул-хан. — Мне вчера снилось, что Темуджин выехал на коне из черного восхода, он и его конь застили небо. Я не смог вспомнить его имя и кто-то мне подсказал, что он — бессмертен, у него много разных имен, и их появится у него еще больше.

Талиф ошибался, думая, что его отец становится слабоумным. Тогрул-хан прекрасно разбирался в обстановке и внимательно выслушивал доклады тысяч своих соглядатаев, распространившихся повсюду в Азии. Он верил в предчувствия, поэтому постоянно анализировал их донесения о Темуджине. Ему было известно, что у того родился еще один сын, а на подходе — третий. Значит, у него будет три сына…

— Помет зверя! — вслух сказал Тогрул-хан, и сам поразился этому отвратительному определению.

Тогрул-хану были известны имена главных нойонов Темуджина, его сводного брата Бельгютея, брата Касара и Субодая, Шепе Нойона и Джамухи Сечена. Для него они не были муравьями, несмотря на то что он сам желал в это верить. Это были имена крепких и преданных Темуджину воинов.

Однажды он получил приказ от одного из великих китайских генералов явиться ко двору — за Великую Китайскую стену.

Тогрул-хан был близким другом генерала славной империи Цинь, и эта империя не признавала империю Сун, королевство Хиа и империю Черного Китая. Различные империи Китая враждовали друг с другом, сохраняя видимость цивилизованных и терпимых отношений. Они были все объединены любовью к собственной цивилизации и презрением к безымянным бесконечным ордам за стеной. Но в их садах зрела ненависть, подобная алому цветку, который вскоре внезапно распустится, питаемый коррупцией и разложением в переполненных людьми городах.

Генерал кипел от возмущения.

— Мы не проявили должной настороженности, — сказал он. — Настало время призвать к порядку варваров. Я хочу поговорить с тобой, Тогрул-хан, чтобы собрать вместе лучших из подданных для противостояния татарам, — он зевнул и капризно протянул: — Как все это утомительно.

Сам он считал, что Тогрул-хан оставался варваром, несмотря на то что тот нахватался каких-то знаний. Сам генерал окончил военную школу, где усвоил, что цивилизованный человек использует прирученных варваров, чтобы бороться с другими варварами. Для благородных людей было гораздо удобнее, чтобы варвары враждовали между собой, а генералы в это время могли заняться собственными делами и радоваться тому, что люди убивают друг друга и становятся менее опасными для своих повелителей. Все было прекрасно, и все были довольны.

— Какая мне от этого будет выгода? — спросил Тогрул-хан.

Генерал пораженно уставился на него, но через миг пришел в себя и отвел взгляд. Генерал был намного моложе караитского хана и в тот момент подумал: «Чего же еще нужно старику? Он на краю могилы, обтянутая пожелтевшей кожей голова напоминает череп, его руки сильно дрожат».

Генерал осторожно улыбнулся:

— Мы дадим тебе китайский титул ванг, дорогой друг, и ты будешь первым получать добычу, если таковая окажется в руках твоих воинов. А возможно, и всю добычу… если только тебе удастся убедить в этом твоих подданных.

— Мало! — заявил Тогрул-хан. — Я хочу иметь дворец и постоянный доход за стеной.

Генерал удивленно поднял брови:

— Но зачем, друг мой?

— Я так хочу! — упорствовал Тогрул-хан.

В тот момент генерал увидел в глубине запавших маленьких хитрых глаз тень страха. «Но чего боится старик? Города караитов были хорошо укреплены и прекрасно охраняются!»

Тогрул-хан повторил слабым упрямым голосом:

— Я желаю иметь дом здесь, за стеной.

Генерал пожал плечами. Ему было известно, что император не выносил, когда в их городах за стеной селились чужие люди. Он не желал никого пускать в пределы империи. Он говорил, что чужаки тянут за собой других чужаков, а чужаки всегда остаются врагами. Но этот… Конечно, будет лучше, если в сражении станут умирать караитские варвары, чем благородные китайцы!

— Хорошо, — добродушно согласился он. — Ты получишь этот дом. Позволь мне от всего сердца приветствовать тебя за пределами нашей Великой стены.

Дома Тогрул-хан продолжал все обдумывать.

— Ванг. Ванг Хан! Китайский принц! И дом в пределах стены! Великолепной стены! Непобедимой стены!

В первый раз за последние месяцы он спал спокойно, и его не тревожили страшные сны.

В день рождения третьего сына Оготая Темуджина позвал к себе Тогрул-хан. У Темуджина теперь было трое сыновей — Джучи, Чутаги и Оготай.[10]Темуджин не делал различия между Джучи и двумя другими сыновьями — их всех родила Борте. Он ее любил и понимал, и ему очень нравились мальчишки — смуглые, крепкие и сероглазые, как сама Борте. Ему в особенности нравился Оготай, у него тоже были рыжие волосы. Оэлун в редкие моменты расположения говорила сыну, что Оготай очень сильно напоминает Темуджина в детстве. Правда, эти мгновения стали очень редкими. Оэлун разговаривала с сыном насмешливым, возмущенным, злым голосом. Только мать и Кюрелен не боялись Темуджина. Оэлун в открытую не признавала Борте и продолжала оставаться хозяйкой юрты. Временами она просто терроризировала Борте, говоря, что та ничего не умеет делать и ничего не знает, не может хорошо заботиться о детях. Она говорила, что Борте — тщеславна, глупа и очень жадна. Короче, она не годится в жены молодому Хану Якка Монголов. Двух женщин разделяла непримиримая ненависть. Оэлун тем больше неистовствовала, чем меньше становилось ее влияние на сына. Ей было прекрасно известно, что «Ночная кукушка всегда перекукует дневную птицу…» Она была права, думая, что Борте пытается очернить мать в глазах сына, и высказывала свое мнение небрежным и насмешливым тоном. Раненая гордость и одиночество делали язык Оэлун невыносимым, но даже когда она злилась, в ее глазах царила грусть и обида.