Танковые асы вермахта. Воспоминания офицеров 35-го танкового полка. 1939–1945 - Ганс Шойфлер

С тяжелым сердцем я отошел назад. Пехотинцы, решив, что я бегу от какой-то одному мне ведомой опасности, тоже начали отступать. Я попытался объяснить им обстановку, но они мне не поверили. Они гроздьями висли на моих истребителях танков и несли тяжелые потери от минометного огня[145]. Я был в отчаянии. У меня не было выбора, кроме как стряхнуть их, чтобы они, по крайней мере, могли бы где-то укрыться.

На обратном пути – было уже темно – я получил задачу двигаться к усадьбе, расположенной у подножия Тотер-Копффа. Тотер-Копф был безошибочно узнаваемой пулевидной формы холмом, иначе говоря, господствующей в том районе высотой. Батальон фольксштурма (ополчения) был окружен в подвале спиртзавода. Вражеские танки должны были находиться в усадьбе. Мы подошли к имению. Я наблюдал за местностью в бинокль. Внезапно я увидел большие белые номера на башнях вражеских танков. Первый танк тотчас загорелся. С этого момента в парке стало светло как днем. Русские не знали, что там происходит. Они двигались как безумные. Мы могли слышать их голоса с нашей позиции. Я не мог поверить своим глазам: второй танк загорелся прежде, чем я успел произвести еще один выстрел.

Русские вынуждены были оставить свои скрытые позиции; в противном случае оставшиеся танки тоже загорелись бы. Они рассыпались по открытой местности и торчали на всеобщем обозрении, в то время как нас скрывала темнота. Мы выпускали снаряд за снарядом в скопище танков; почти никому не удалось избежать попадания. Последний оставшийся русский танк пытался скрыться за склоном холма, когда и он получил попадание. Но загорелся не сразу. Несколько минут спустя из-за склона вверх взмыл столб пламени.

Швафферт и Игель доложили, что подбили по 4 танка на дороге, по которой пытались прорваться русские.

Что-то зашевелилось за рядом оконных проемов сгоревшего сарая. По антенне я предположил, что это, скорее всего, танк. Мы взяли его в прицел, наведя орудие на соседний оконный проем. Когда антенна появилась в нем, мой наводчик выстрелил. Еще один танк охватило пламенем.

К нам прибежал обезумевший фольксштурмовец из подвала.

Они не могли понять, что это был за фейерверк. Они пережили смертельный страх.

Генерал танковых войск Дитрих фон Заукен, командующий 2-й армией

4-я танковая дивизия и с ней 35-й танковый полк занимали позиции примерно в 10 километрах юго-западнее плацдарма Данциг – Готенхафен (Гданьск – Гдыня).

19 марта их оборонительные линии отодвинулись примерно на 2 километра в пригород в результате непрекращающегося огня неприятеля из всех видов вооружений, в первую очередь артиллерийского и ракетного. Именно там находилась дивизия, когда я, ее бывший командир, приехал к генералу Бетцелю, чтобы сформировать мнение о ситуации и проверить моральный дух своей старой дивизии.

Наши позиции за все время войны еще никогда не были под столь интенсивным неприятельским огнем. В ходе завершающей стадии войны неприятель в изобилии располагал боеприпасами, стволами и живой силой. Несмотря на все это, последний командир дивизии, докладывая мне, говорил, что нет и малейших признаков падения морального духа среди военнослужащих. Каждый исполнял свой долг. Боевые товарищи держались сплоченно. Дивизия сохраняла свой боевой дух до самого конца.

В то время бойцы на передовой не могли знать, почему так важно было упорно держаться за каждый клочок земли, несмотря на высокие потери.

Во-первых, сохранение порта Хель, базы командования военно-морских сил на Балтийском море, имело чрезвычайную важность для снабжения всей группы армий «Курляндия».

Во-вторых, только благодаря чрезвычайно упорной обороне могло быть выиграно время – и это было тем, что все в дивизии могли понять.

Выиграть время было необходимо для наших соотечественников, скопившихся в районе Данцига. Выиграть время для того, чтобы многие тысячи беженцев можно было постепенно эвакуировать.

То, в какой мере удержание двух плацдармов – Данцига и Хеля – влияло на общую ситуацию и операции русских в целом, мы, вероятно, никогда не узнаем. Но в то же время, однако, всплывает довод, что, если бы у русских не существовало угрозы глубокого фланга, они, возможно, продвинулись гораздо дальше на запад, по крайней мере до Рейна[146].

Граница между фронтами Рокоссовского и Василевского проходила через наши полевые армии, в основном вдоль Вислы. Оба они задействовали против плацдарма крупные силы, отвлекая их от участия в главном ударе. Как мы обнаружили после капитуляции, русские также задействовали против нас три тактические воздушные армии, знак того, что у них были важные причины, чтобы уничтожить плацдарм.

В любом случае мы стали щитом для всех тех, кто выбирался на запад из Данцига, Пиллау[147] и Хеля. Более миллиона немцев – дети, женщины, старики, раненые и больные – скрывались за этим щитом. Как командующий, ответственность за все, отказавшись подчиняться местному гауляйтеру, взял на себя я.

Беженцы, разделенные на группы, должны были ждать посадки на борт судов. Они жили в лесистых дюнах в непосредственной близости от русла Вислы, а затем на Хельской косе, разбив лагеря под открытым небом, вырыв землянки в песке. Питанием их обеспечивали специальные военные подразделения. Храбрость и неустанность усилий команд саперных десантных лодок и военно-морских паромов невозможно переоценить. Экипажи постоянно обеспечивали связь между материком и городом Хель, курсируя под неприятельским огнем и непрерывными налетами русских ВВС. Именно в Хеле беженцев пересаживали с малых на крупные суда. Трудно себе представить, сколько времени и труда стоило движение вдоль морского побережья. Многочисленность тех трудностей, с которыми приходилось сталкиваться, ярко иллюстрирует один пример: 25 апреля через песчаные отмели у Путцига (ныне Пуцк) на косу Хель было перевезено 5 тысяч человек; 28 апреля – 8 тысяч. 27 апреля 7 кораблей приняли на борт 24 тысячи человек и отправились в Киль и Копенгаген.