Кофе на утреннем небе - Ринат Валиуллин

– «Любовники». «Пятьдесят восьмой год». Там много тел и костюмы от Коко Шанель.

– А помоложе ничего нет?

– Есть Годар. Ух ты, он снимает три фильма в год.

– Годар и его команда. У него есть фильм про Тимура?

Мой взгляд слёз с Алисы и стал расхаживать по комнате, где вещи побросали свои тени, готовясь ко сну. Типичная творческая обстановка: на батарее грелись носки, со стены хохотала разноцветными брызгами листьев осень, мне было видно, что висит она криво, либо её так скривило от ироничного смеха, скоро зима. Понятия не имею откуда взялась она, надо будет поменять на весну, что ли, книги стояли почётным караулом в своих полках нетронутыми, сколько же времени я не читал ничего классического, кактус на книжном шкафу вновь собирался зацвести, неугомонный, на пианино играло ноктюрн платье Алисы, давно она не бралась уже за клавиши, хотя умела это делать, внизу, на полу, творческое уже собралось в комок пыли, что даже я мог с высоты кровати рассмотреть его, интересно, когда его заметит Алиса эту материализованную тень вещей, скорее всего никогда, если я ей напомню об этом, она скажет, что это инсталляция беспорядка в отдельно взятой душе или ещё что-нибудь в этом роде, вещи зависели от хозяев, они служили, и, как всякие рабы, мечтали, что придёт их время, когда они смогут захватить власть и подчинить себе нас. В этот вечер всех их связывало одно, все они смотрели на Алису, которая наконец обнаружила то, что искала:

– Вот, тебе не понравится, но надо посмотреть.

– Я знаю, ты всегда подбираешь такие фильмы. Я как всегда буду смотреть на тебя.

Кино было только прелюдией. Мы оба знали, чем закончится кино, все фильмы заканчивались нашей любовью.

И тут же куколки её пальцев, что катались по коже, затрепетали бабочками внутри. Её объятия были похожи на ванну с ароматными травами.

– А что за шампунь?

– Дурак, это не шампунь, это я так пахну.

– Благоухаешь. Пойду искупнусь, – нырнул я в её тело, прижавшись ещё сильнее.

– Можешь поцеловать меня?

– Куда?

– Ты не сможешь.

– Я-то?

– Ты знаешь, что такое ла бока?

– Лабок женского рода?

– Ну почти. Это рот.

– А, я понял, к чему ты клонишь. Ноги Алисы, идите сюда, я буду вас целовать в то самое место, где вы срослись.

* * *

Потом она подолгу собирала изуродованное долгим плачем лицо у зеркала. То оставалось таким же измождённым для неё и ещё более милым для меня. Я не знал, почему они так реагируют на какие-то мелочи, что для меня не стоили ровным счётом ничего. Я не знал, почему женщины могут так страдать со мной. Иногда я даже начинал искать в себе того самого эгоиста, что испортил их жизнь, чьей единственной целью было размениваться ими и пользоваться. Размениваться до тех пор, пока когда мелочь эту можно будет отдать в добрые руки, кинуть какому-нибудь попрошайке в ладонь, пользоваться до тех пор, пока по они не дойдут до того самого состояния б/у, когда они попадут под программу утилизации. Чем больше они пытались мне это внушить, тем меньше я им верил, тем больше отстранялся, обрастал корочкой противоречий. Алиса собрав силы, снова пришла в гостиную, где я уткнувший в экран, пытался в очередной раз отстраниться.

– Да какой ты мужчина, трахал меня четыре года, чтобы потом вот так выкинуть на улицу.

– Алиса, никто тебя не выкидывает, ты сама всё время норовишь уйти, во‑первых, во‑вторых, если ты всё же соберёшься, я позабочусь о твоём благоустройстве, сниму тебе квартиру.

– Мне уже сейчас собирать чемоданы? – стояла она абсолютно голая передо мной, зажав кулачки у груди. – Сниму, какой рыцарь, какое благородство! Ты такой заботливый, первой жене ты оставил квартиру, а мне хочешь просто снять. Чем я не вышла? Уродина я, да? Конечно, сейчас я, наверное, страшнее её. Посмотри на меня, до чего ты меня довёл. Может, ты ещё вычтешь с меня те расходы, что я тебе доставила? Давай, предъяви мне счёт, я тебе выплачу всё до копейки. – Слёз у Алисы уже не было, сухие всхлипывания время от времени увлажняли этот спектакль.

– Алиса, хватит.

– Что хватит?

– Всхлипывать, а то захлебнёшься в жалости к себе. Хватит реветь, хватит ре-минора. – Её эмоции подсохли и драма уже приобрела оттенок мелодрамы. Когда главные герои могли прийти к компромиссу, будто после мощного ливня, где природа начинает стягивать с себя мокрую одежду, стряхивая с себя дождь.

– Бесчувственная пьяная обезьяна, – снова полезла она в бутылку.

– Уродина, как ты меня уже достала! – сорвался я.

– Вали отсюда, вали, если хочешь. Мне надоело тебя успокаивать, каждый божий вечер, одно и то же. Я не виноват, что отец мой заболел и я вынужден за ним ухаживать. Да, дело даже не в этом. Я его люблю, – нырнул я за ней.

– Я заметила, что его ты любишь больше меня. Если бы ты знал, как я устала приходить сюда, вроде как домой, как я боюсь просыпаться ночью, утром, встречая всё ту же обстановку, ту же больную атмосферу. Разве для этого я родилась, в моё время, в мои годы люди живут как-то по-другому, по-другому проводят время: они ходят на концерты, путешествуют, а не торчат дома. Как ты не понимаешь, я чувствую себя здесь старше лет на двадцать, словно вышла из машины времени не на той остановке. Я же не виновата, что моложе тебя, – рылась она в шкафу, пытаясь собрать какие-то вещи.

– Тем более, значит, у тебя всё впереди. Ты будешь счастлива. – В это утро я уже не мог послушать свои любимые песни в исполнении любимой певицы, радио сломалось, оно не хотело говорить, сколько бы я ни пытался его починить… Сколько бы я ни гладил её ручку, ни целовал её шею, ни утешал буквами. С любимыми всегда так – одна идиотская выходка, и остаёшься без музыки чёрт знает на сколько.

– Буду, конечно, буду. Только не с тобой. С тобой надо встречаться, как с любовником, но не жить. Жить вместе у нас не получается. Разные мы, – бросала она свои одёжки из шкафа на кровать.

– Разве это причина? – застыл я напротив неё.

– Да, именно это. Женщина никогда не уйдёт от любимого человека без причины.

– Да, она даже причину забирает с собой. Что-нибудь кроме секса со мной тебе приносит ещё удовольствие?

– Не волнуйся, больше никто ничего мне не приносит. А ты урод, – бросила Алиса свои вещи и села спиной к батарее, закрывая руками воспалённые глазницы.

– Я знаю. Я знаю. Не смотри на меня, а-то…

– А-то?

– А-то простудишься. У меня взгляд холодный.

– А у меня? – оторвала она руки от глаз.

– У тебя на лице мегера.

– Что?

– Да, вы заплакали мой бар и плачем своим разогнали всех посетителей. Можно один безличный вопрос? Что вы делаете одна вечером в баре? – подошёл я к ней, чувствуя, что пар мой выходит.