Аллегро - Владислав Вишневский

Но в наушниках уже звучал другой вопрос…

— А как теперь отразится международное признание молодого композитора Смирнова на его дальнейшей военной службе? И отразится ли вообще?

Вопрос был короткий. Ульяшов даже опоздал с поисками лица интервьюера. И адресован был похоже снова ему, полковнику. В развитие был…

— Безусловно, — всё так же уверенно продолжил Ульяшов. — Во-первых, отпуск получит — десять суток, не считая дороги. И на контракт будем его, наверное, рекомендовать. А как же! Что ещё? — Перечень вроде иссяк, но не юмор. С расчётом на понимание молодёжной аудитории полковник пошутил. — И девушки, наверное, ему теперь писать будут… после вашей передачи… я думаю!

Журналистская аудитория, адекватно последнему заявлению, «бурно» отреагировала.

«Господин генерал, вам нравится здесь, в Швеции, у нас? И что именно?»

Генералу уже, в принципе, надоела вся эта, с позволения сказать, «конференция». Он не видел должного внимания к себе, не чувствовал положенного уважения… Разве только к Смирнову. К тому же, хотелось пить. Но при всех возиться с бутылкой и стаканом он не хотел. Да и пора уже было кончать с этим… допросом.

— Здесь? — удерживая в голосе оттенок радушия, переспросил генерал. — Ну как вам сказать… Здесь хорошо, конечно… Но, замечу: дома лучше! Однозначно! Так что… — Генерал, в подтверждение последнего, легонько по столу ладонью прихлопнул. — Спасибо за вопросы, господа журналисты! До встречи в России! Спасибо! — попрощался.

На этот раз аудитория достаточно бурно и откровенно поблагодарила офицеров и, щёлкая собираемыми штативами, шумно задвигалась, гремя крышками сидений подскочила, громко заговорила на разных языках, заторопилась на выход.

А Ульяшов с генералом намеренно неторопливо выбрались из-за стола, в пику…

— И как мы? — заглядывая в глаза, спросил полковник. Видели бы его сейчас Верунчик с Натусей, они бы огорчились, он вновь стал тем самым ретранслятором чужих мыслей, чужих чувств, чужой воли. Потому что вновь к «своим» попал. Очень уж хотелось ему стать генералом. Близко уже и был. И, главное, шанс, не как тот — журавль в небе, а синица… А почему нет?

— Нормально, — капризно буркнул генерал, и не оглядываясь, не громко спросил. — Всё? Камеры выключены?

Ульяшов огляделся.

— Да всё, кажется, — так же тихо доложил. — Сматывают кабели. А что?

— Тогда быстренько идём в пивбар. Тут поблизости, я видел. Холодного и побольше. У меня в горле першит.

— Есть, по холодненькому!

Кстати, перед открытием праздника, кроме иностранных репортеров появились и наши, российские: «РТР», «ОРТ», «ТВ6», «НТВ», «МТиВи»… Нормальные ребята, совсем наши, простые, не жадные и с башлями, что интересно, при деньгах… Музыканты с удовольствием беседовали с ними и за ланчем, и под кофе, и под пиво, под свет подсветок и софитов, в ресторанчиках, барах… Для зрителей как бы случайно так, неожиданно и врасплох, мол: «А вот один из наших соотечественников, кажется… героев дня. Наше национальное достояние. Здравствуйте, товарищ старший сержант, можно с вами побеседовать? Представьтесь, пожалуйста, телезрителям нашего канала…» Либо: «А вот здесь, в уютном шведском ресторанчике, совсем неожиданно, за много-много тысяч километров от нашей Родины, мы встретили группу наших соотечественников из России, военных музыкантов одного полка. Да-да, представьте себе, именно так, наших национальных героев можно сказать, виновников торжества мирового уровня… Здравствуйте ребята, можно с вами познакомиться?..» Какие дела, земляки, конечно можно, присаживайтесь, знакомьтесь, и оплачено к тому же, да и обговорено всё уже. Давайте вопросы, какой там первый?..

С ними и поговорить было о чём: о родине, о берёзках, о высоком и вечном… Хотя, им, репортёрам, вежливым и прилипчивым, нужен был Смирнов. Главным образом он, либо сам дирижер, либо ближайший какой друг Саньки, потом старшина, и только затем уж и остальные. Но, первый — последний, это не важно. Никто не остался без внимания, никто не был обойден. А это так приятно, так сладко…

От всего мягко-назойливого внимания-обожания, такой мощный адреналин в крови разливался, такой мощный кайф встряхивал психику, будоражил и пьянил, просто голова шла кругом. Хотелось петь и плясать, и просто дурачиться от всеобщего внимания и любви… О-о-о-о-о!.. Какое это сладкое слово — известность! Но и очень тяжёлое, если хотите знать бремя. Очень. Ни минуты расслабления, ни одного необдуманного шага, взгляда, слова, который может быть истолкован самым неожиданным для тебя образом. Популярность, Слава, мировая Известность… — в первую очередь — ответственность. Большая ответственность. За себя, за Саньку Смирнова, за ребят из оркестра, за страну, за… Да и улыбку все время на лице, извините, держать, как ненормальный какой… не подарок, не сахар, мышцы сводит.

Саньку Смирнова, беднягу, смех один, вообще уже выводили и возили отдельно от всех. Если остальные наши музыканты и могли хоть как-то, пусть и с трудом, протиснуться сквозь узкий проход из репортеров и любопытствующих зевак и фанов, то Александру Смирнову проход вообще не возможно было организовать. Ни в гостинице, ни в холле, ни на улице, ни в ресторане, нигде. Сплошная стена из ревущей в бурном экстазе разномастной толпы, в основном молоденьких девушек и дам зрелого возраста, не считая, естественно, пронырливых репортёров. Только увидят где группу русских, сразу же рев — а-а-а-а! Музыканты — шурш — Смирнова обратно в лифт, и другими этажами, другими ходами-выходами, бегом, скачками, как кенгурёнка в кармане… Кошмар! У него уже и руки все в синяках, и плечи. Он показывал следы ребятам, больно, говорит, так крепко фанатки цеплялись за него, привлекая внимания. Полный этот… кошмар, в общем. Саньку уже и в штатское переодели, чтоб затерялся, и панамку купили. Ан нет… Узнают! За ним гонялись как за Майклом Джексоном, да какой там Джексоном, даже больше. А он, как русский Гагарин когда-то, издалека улыбался только, и рукой махал — а ближе и нельзя, растерзают на мелкие сувениры, — русские сувениры, они в цене. Скорее бы уж и открытие состоялось, нервничали музыканты.

Как с непривычки это сильно выматывает, кто б знал!

А тут еще и Тимоха совсем с ума от любви сошёл: не ест, не пьёт, деньги свои экономит ей на цветы… «Ты что, концы тут отдать хочешь, да? — Злились ребята. — Пошли сейчас же ужинать», — требовали. «Я уже поел, не хочу», — отмахивался Тимоха, аллея лихорадочным румянцем. «Не ври, не ел. Пошли», — тормошили парня. «Спасибо, ребята, что-то не хочется», — лёжа на койке, вяло отбивался Тимоха, глядя в потолок. Получалось, любовь не картошка, не выкинешь, как говорится… Когда силой его заставляли идти с собой, когда приносили в номер еду. Жевал что-то… Жалко было глядеть на парня. Погибал можно сказать на глазах от обиды и безответной своей любви. Что говорить, сбросились ему на подарок, чтоб всё ж, дожил до встречи, живым предстал, если придётся… Благо цветы здесь почти даром, хоть розы хоть какие другие, хоть ведро, хоть два. Нервничает Тимофеев, задергал всех: «Ребята, где-то Гэйлл тут должна быть! должна приехать! я должен ей объяснить! я не жадный! я заработаю! Она поймёт. Я чувствую, не может она не понять, не приехать. Смотрите, кто увидит, или она позвонит, сразу мне…» «Конечно, сообщим, если увидим… если позвонит, если приедет. А как же!»