Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум

Это обширная тема, в которой общество добилось определенного прогресса за последние пятьдесят лет, поэтому ее полезно изучить, чтобы увидеть, как взаимодействуют эмоции и закон. Очевидно, закон является огромной частью процесса по искоренению стигматизации в этом случае. Только благодаря законам, предписывающим преобразования в общественных учреждениях и государственном образовании, люди с ограниченными возможностями получили возможность вообще «быть в мире». И это сделало их вклад очевидным и заставило общество увидеть, что они действительно полноценные люди, а не монстры или какие-то недочеловеки. Образовательная инклюзивность, вероятно, была наиболее эффективным средством борьбы со стигматизацией. В то же время, чтобы такие законы были приняты, люди с ограниченными возможностями должны были выступить и рассказать истории о своем опыте социального исключения, ярко демонстрируя свою человечность и трогая сердца и умы слушателей. Слушания, предшествующие принятию законов «Об американцах с ограниченными возможностями» и «Об образовании для лиц с ограниченными возможностями здоровья», включали в себя долгие часы таких показаний.

Следуя примеру Амбедкара с его акцентом на «словах и поступках», мы могли бы признать выдающийся вклад людей с ограниченными возможностями и его тонкое влияние на отношение к инклюзивности и общей цели в обществе. Эта тема сама по себе огромна, поскольку люди с ограниченными возможностями имеют самые разные достижения. Специальная Олимпиада, включение и признание людей с ограниченными возможностями в академическую и профессиональную жизнь – все это является частью общественного проекта по формированию эмоций сочувствия и эгалитарного сострадания, а не уничижительной жалости с оттенком клеймения. Но давайте рассмотрим только один пример: публичное изображение Франклина Делано Рузвельта, одного из самых известных лидеров Америки с серьезными нарушениями здоровья.

Полиомиелит изменил жизнь Рузвельта. Сейчас большинство согласны с тем, что болезнь углубила его понимание других людей и сделала его еще более выдающимся политиком. Ежедневные трудности с движением не уменьшили, а только усилили его знаменитое спокойствие и оптимизм. Однажды он сказал: «Если бы вы провели два года в постели, пытаясь пошевелить большим пальцем ноги, после этого все остальное показалось бы легким!»[599] И все же при жизни Рузвельт всегда старался скрыть свою инвалидность от общественности. Он не появлялся на публике в инвалидном кресле, и ему удавалось делать вид, что он стоит и даже передвигается, благодаря незаметным помощникам. В то время признание его ограниченных возможностей явно стигматизировало бы его и подорвало его работу.

Как же тогда увековечить его память? Сам Рузвельт говорил о своем интересе к мемориалу и даже выбрал для него место. Проект ландшафтного архитектора Лоуренса Халприна был выбран на конкурсе в 1974 году, но средства на строительство были выделены только двадцать лет спустя; мемориал был окончательно открыт в 1997 году[600]. Первое решение, значимое для нашего интереса к ограниченным возможностям, состояло в том, чтобы сосредоточиться на достижениях Рузвельта, а не на самих ограниченных возможностях. Конечно, это уместно и действительно важно (и соответствует пожеланию Амбедкара сосредоточиться на «словах и поступках»). Каждая из четырех открытых комнат мемориального комплекса посвящена одному сроку президентства Рузвельта. Связующим мотивом всегда является вода, расположенная таким образом, чтобы символизировать важнейшие аспекты его пребывания на посту (массивный водопад представляет собой крах экономики; хаотичные каскады под разными углами символизируют Вторую мировую войну; неподвижный бассейн символизирует смерть Рузвельта). Мемориал также содержит множество скульптур, включая композицию скульптора Джорджа Сигала, изображающую очередь за хлебом. Архитектурный критик Бенджамин Форги охарактеризовал проект Халприна как отражающий «желание предоставить людям как можно больше возможностей идти тем или иным путем, менять направление, останавливаться, начинать сначала, быть одному, встречаться с другими людьми и пережить столько разных запахов, звуков и видов, сколько позволяет это место»[601].

Такое приглашение к размышлению и переосмыслению является подходящей метафорой для того, чтобы описать изменения, произошедшие с проблемой ограниченных возможностей здоровья. Поначалу, хотя мемориал был тщательно спроектирован так, чтобы быть доступным для людей с различными ограниченными возможностями[602], болезнь самого президента скрывалась, как это и было при жизни. Халприн защищал такой выбор: «Он не хотел, чтобы люди видели его в инвалидном кресле… Это не мемориал инвалидности»[603]. Рузвельт изображен сидящим в кресле, которое в реальной жизни было бы инвалидным креслом, рядом со своей собакой Фалой. На нем длинный плащ, который скрывает стул. И с этой детали началось обсуждение мемориала. Люди с ограниченными возможностями и другие жаловались на то, что сокрытие инвалидной коляски (о которой знали практически все) Рузвельта усилило стыд, связанный с его ограниченными возможностями. Они хотели, чтобы коляска была видна как для исторической точности, так и в качестве ссылки на то, что многие его биографы считали главным источником его гуманистического мышления.

Требовалось решение, которое отвечало бы этим проблемам, не нарушая чувства приличия самого Рузвельта и не заставляя мемориал чрезмерно фокусироваться на инвалидности, а не на достижениях. В конце концов, Харплин добавил колесики к спинке стула, сделав его фактически инвалидной коляской, хотя они видны только со спины монумента. Тем временем Национальная организация людей с ограниченными возможностями здоровья собрала крупную сумму денег для финансирования возведения второй статуи президента, где он явно изображен в инвалидном кресле. В 2001 году эта статуя была установлена у входа в мемориал. Халприн сказал, что дебаты показали успех его замысла: «Самое важное в проектировании – пробуждать творческий потенциал в других и оставаться инклюзивным, то есть учитывать потребности и опыт людей, взаимодействующих с окружающей средой, и позволять им участвовать в ее создании»[604].

Таким образом, Мемориал Рузвельта представляет собой совещательную работу, сравнимую с Мемориалом ветеранов войны во Вьетнаме по тому, как он приглашает к участию зрителей. В ней тема стыда рассматривается в сдержанной и уместной форме. Стыд отрицается через подчеркивание достижений и собственного всеобъемлющего сострадания (к которому метафорически отсылают как скульптуры, так и использование камня и воды). Таким образом, мемориал ставит под сомнение стыд, который долгое время сопровождал инвалидность, ясно показывая, что в жизни Рузвельта его ограниченные возможности здоровья были вторичны, а сострадание – первично. Прежде всего, этот Мемориал приглашает каждого посетителя самостоятельно поразмышлять о значении этих проблем и стигматизации, не ожидая готовых ответов.

VI. НАСАЖДЕНИЕ СОЮЗОВ ДРУЗЕЙ

Лирический герой Уитмена говорит, что он «густо усадит, как деревьями, союзами друзей и товарищей» города и открытые пространства Америки. Он не имеет в виду буквально личную дружбу каждого со всеми; напротив, он говорит о духе гражданской любви, который выводит людей за рамки подозрений и разногласий для реализации общих проектов с искренним энтузиазмом. Но это должна быть «любовь к товарищам», а не просто слабое сочувствие, иначе она не сможет объединить людей, которых в повседневной жизни разделяют корыстный интерес, традиционная стигматизация и страх. Эту же идею мы находим реализованной или утверждаемой (в силу отсутствия любви) у всех главных героев этой главы: Рузвельт культивирует волну эмоций в связи с общей борьбой Америки; Фредрик Лоу Олмстед планирует общественные пространства, где люди могут гулять и играть на основе равенства; Ганди вдохновляет своих друзей сделать человеческое достоинство и равенство практикой повседневной жизни, а не набором благородных слов; Б. Р. Амбедкар ищет способы, благодаря которым инклюзия зарегистрированных каст могла бы стать человеческой реальностью, а не просто набором инертных юридических требований; даже руководители Чикагского университета ищут способы превратить отчуждение в партнерство.

Во всех этих случаях политические лидеры используют весьма общие категории эмоций, которые также могут использовать лидеры совершенно иного типа с совершенно иными целями. Однако они будут вызывать другие разновидности этих общих эмоций в соответствии со своими конкретными целями. Стыд, который маргинализировал Амбедкара по признаку его касты, не является частью справедливого общества, даже если это общество будет культивировать стыд из-за неспособности проявить заботу о других или из-за чрезмерной алчности. Страх, который мешал людям доверять американским институциям и работать на них, решительно отвергался Рузвельтом, но он, как и Черчилль, безусловно, считал, что американцы должны испытывать рациональный страх перед странами «оси». Зависть – самая