Девушка, которая застряла в паутине - Давид Лагеркранц

– Что?

– Нашли нечто, приведшее к прорыву. Много лет назад они изучали хакерское дело именно с ником Оса. Это было настолько давно, что Оса тогда еще не особенно хорошо умела шифровать.

– Что же тогда произошло?

– Радиотехнический центр насторожило то, что она пыталась раздобыть сведения о лицах, сбежавших из спецслужб других стран, и этого хватило для того, чтобы запустить в ход охранные системы центра. Они предприняли расследование, которое привело к компьютеру в детской психиатрической клинике в Упсале, принадлежавшему главному врачу по фамилии Телеборьян. По какой-то причине – вероятно, поскольку Телеборьян оказывал шведской службе безопасности некоторые услуги, – его считали выше всяких подозрений. Вместо этого центр сосредоточился на двух санитарах, считавшихся подозрительными, потому что они были… ну, попросту иммигрантами. Мысль непостижимо кретинская и стереотипная, и они ничего не добились.

– Могу себе представить.

– Но сейчас, много позже, я попросил одного парня из Радиотехнического центра переслать мне тот старый материал, и мы подошли к нему совершенно по-другому. Знаешь, для того, чтобы быть хорошим хакером, необязательно быть большим и толстым и бриться по утрам. Я встречал бесподобных мастеров в возрасте двенадцати-тринадцати лет, и поэтому мне представлялось само собой разумеющимся проверить каждого ребенка, лежавшего в то время в клинике. В материале имелся полный список, и я засадил троих своих парней изучать их всех от и до. И знаешь, что мы обнаружили? Среди детей оказалась дочь бывшего шпиона и большого мерзавца Залаченко, которым в то время так интенсивно интересовались наши коллеги из ЦРУ, и тут все внезапно стало чрезвычайно интересным. Как тебе, возможно, известно, существуют точки соприкосновения между группировкой, которую исследовал хакер, и бывшим преступным синдикатом Залаченко.

– Это не обязательно означает, что Оса хакнула вас именно поэтому.

– Конечно, нет. Но мы присмотрелись к этой девочке поближе, и… как бы сказать… У нее волнующее прошлое, не так ли? Правда, очень много информации о ней в официальных источниках таинственным образом оказалось стертой. Однако мы нашли более чем достаточно. Не знаю, возможно, я ошибаюсь, но у меня ощущение, что перед нами какой-то чудовищный случай, глобальная травма. У нас имеется маленькая квартирка в Стокгольме и мать-одиночка, которая работает кассиршей в универсаме и борется за то, чтобы обеспечить себе и дочерям-близнецам хоть сколько-нибудь приличное существование. Казалось бы, мы находимся вдали от большого мира. Но тем не менее…

– …большой мир там присутствует.

– Да, тем не менее, когда их навещает отец, туда врывается ветер большой политики… Микаэль, ты же ни черта обо мне не знаешь.

– Да.

– Но мне хорошо известно, каково приходится ребенку, когда в непосредственной близости от него творится грубое насилие.

– Значит, тебе это знакомо?

– Да, и еще лучше я знаю, каково ощущается, когда общество ни хрена не делает, чтобы наказать виновных. Это причиняет боль, парень, жуткую боль, и меня ничуть не удивляет, что большинство детей, оказавшихся свидетелями такого, погибает. Вырастая, они сами становятся деструктивными сволочами.

– К сожалению, да.

– Но единицы, Микаэль, становятся сильными, как медведи, поднимаются и дают сдачи. Оса ведь из таких, правда?

Блумквист задумчиво кивнул и еще сильнее надавил на газ.

– Ее заперли в психушку и раз за разом пытались сломить. Но она все время восставала, и знаешь, что я думаю? – продолжал Эд.

– Нет.

– Что она с каждым разом становилась сильнее. Она боролась с этим кошмаром и росла. Честно говоря, я думаю, она стала смертельно опасной и наверняка не забыла ничего из происшедшего. Оно врезалось в нее, впечаталось. Возможно даже, что пережитое в детстве безумие как раз и положило начало всему дальнейшему.

– Не исключено.

– Именно. Далее, у нас есть две сестры, на которых по-разному повлияло нечто жуткое, и они стали злейшими врагами. Но прежде всего: у нас есть наследство огромной криминальной империи.

– Лисбет не имеет в нем доли. Она ненавидит все, что связано с отцом.

– Уж кто-кто, а я-то это знаю, Микаэль. Но что стало с наследством? Разве не его она ищет? Разве не его она хочет уничтожить, в точности как хотела уничтожить его хозяина?

– Чего ты добиваешься? – резко спросил Микаэль.

– Пожалуй, отчасти того же, что Оса. Я хочу расставить все по своим местам.

– И схватить своего хакера?

– Я хочу встретиться с ней, устроить ей головомойку и заткнуть каждую проклятую дыру в своей системе безопасности. Но прежде всего я хочу намылить шею некоторым лицам, не позволившим мне довести работу до конца только потому, что Оса спустила с них штаны, и у меня есть основания полагать, что ты мне в этом поможешь.

– Почему же?

– Потому что ты хороший репортер. А хорошие репортеры не хотят, чтобы грязные тайны оставались тайнами.

– А Оса?

– Ей придется все выложить, выложить больше, чем за всю жизнь, и с этим ты мне тоже поможешь.

– Иначе?

– Иначе я найду способ ее засадить и снова превратить ее жизнь в ад, это я тебе обещаю.

– Но в настоящий момент ты хочешь только поговорить с ней?

– Я больше не позволю ни одному гаду хакнуть мою систему, Микаэль, а для этого мне необходимо досконально понимать, как она действовала. Я хочу, чтобы ты это передал. Я готов позволить твоей подруге гулять на свободе, если она просто сядет со мной и расскажет все про вторжение, шаг за шагом.

– Я передам. Будем надеяться… – начал Микаэль.

– Что она жива, – дополнил Эд, после чего они на страшной скорости повернули налево, к пляжу Ингарё.

Было 04.48. С тех пор, как Лисбет Саландер забила тревогу, прошло двадцать минут.

Так сильно Ян Хольцер ошибался редко.

Он питал романтические иллюзии в отношении того, что можно издали определить, выдержит ли человек ближний бой или большое физическое испытание, и поэтому он, в отличие от Орлова и Богданова, не удивился, когда план с Микаэлем Блумквистом провалился. Сами же они были абсолютно уверены: еще не родился тот мужчина, который может устоять перед Кирой. Но Хольцер, лишь на секунду издали видевший журналиста в Сальтшёбадене, сомневался. Микаэль Блумквист показался ему проблемой. Он выглядел, как мужчина, которого не так-то легко обмануть или сломить, и ничто из увиденного или услышанного Яном с тех пор не заставило его изменить свое мнение.

С молодым журналистом дело обстояло иначе. Он производил впечатление классического образца слабого, чувствительного мужчины. Тем не менее оно оказалось настолько ошибочным, что дальше некуда. Андрей Зандер боролся дольше всех, кого Яну доводилось пытать. Невзирая на страшную боль, он не сдавался. В его глазах светилась какая-то неколебимость, которая, казалось, поддерживалась высшими принципами, и Хольцер даже подумал, что им придется отступиться, что Андрей Зандер скорее вынесет любое страдание, чем расскажет что-либо, и только когда Кира торжественно пообещала, что Эрике и Микаэлю из «Миллениума» тоже предстоит так мучиться, Андрей, наконец, сломался.