Друд, или Человек в черном - Дэн Симмонс

Представьте же мое изумление, когда я прочитал нижеследующее письмо, приведенное здесь полностью:

Дорогой Уилки!

Ничег о себе положеньице! Мне придется изнывать здесь под бременем рождественских трудов, в то время как вы бороздите моря, эдакая помесь Хейворда и капитана Кука! Но я такой верный сын Труда — и отец многодетного семейства, — что рассчитываю в скором времени получить награду в виде рабочего халата, кожаных бриджей и оловянных часов за то, что вырастил кучу детей, решительно не желающих ничего делать самостоятельно.

Но раз уж испокон веков иным из нас приходится трудиться, пока другие отважно устремляются на поиски приключений, мы посылаем вам наши сердечнейшие поздравления с Рождеством — в надежде, что сии поздравления нагонят вас в ваших дальних странствиях, — и желаем вам всяческого благополучия в новом году.

Ваш покорный слуга и бывший товарищ по путешествиям

Ч. Диккенс

Я едва не выронил письмо от удивления. Сунув листок брату, который быстро пробежался глазами по строчкам, я возбужденно выпалил:

— Как это понимать? С чего вдруг Диккенс взял, что я отправился в морское путешествие?

— Ты ездил в Рим осенью, — сказал брат. — Может, Диккенс думает, что ты до сих пор там.

— Я почти сразу вернулся, чтобы попытаться спасти обреченную постановку «Замерзшей пучины» в театре «Олимпик», — слегка раздраженно сказал я. — И я виделся с Диккенсом по возвращении. Он не может не знать, что я нахожусь в Англии.

— Может, он думает, что ты опять уехал в Рим или Париж, — предположил Чарли. — По клубам прошел слух о твоем отъезде после того, как ты обмолвился нескольким своим знакомым, что тебе надо уладить какие-то дела в Париже. А может, Диккенс сей час слишком поглощен мыслями о своих детях. Кейти, как тебе известно, постоянно хандрит. Мейми утратила всякую популярность в лондонском обществе. А самый младший сын не оправдал возлагавшихся на него надежд. Диккенс недавно сказал Кейти, что решил отправить Плорна в Австралию — заниматься фермерством.

— Но какое это имеет отношение ко мне и приглашению на Рождество, черт возьми? — вскричал я.

Чарли лишь потряс головой. Представлялось очевидным, что Диккенс умышленно исключил меня из списка рождественских гостей.

— Подожди здесь, — велел я брату, собиравшемуся уехать обратно в Лондон ранним поездом.

Я отправился в матушкину швейную комнату, нашел там лист почтовой бумаги с адресом коттеджа в Танбридж-Уэллсе и принялся торопливо писать:

Дорогой Чарльз!

В настоящее время я не путешествую по миру, как капитан Кук, ни гуляю по Риму или Парижу. Как вы уже наверняка знаете, я гощу у своей матери в Саутборо-коттедж, Танбридж-Уэллс, и вполне в состоянии…

Я скомкал и бросил в камин начатое письмо, потом взял в секретере чистый лист почтовой бумаги.

Дорогой Чарльз!

Я в свою очередь поздравляю вас с Рождеством — пожалуйста, кланяйтесь от меня милым дамам и целуйте детей — и глубоко сожалею, что не смогу увидеться с вами ранее января нового года. В данный момент я не плаваю по морям, как капитан Кук, и не разъезжаю по Шотландии или Ирландии, как странствующий фокусник, — я всецело занят расследованием дела о Пропавшей Персоне или Персонах, которое может иметь самые серьезные последствия. Мне не терпится удивить вас результатами расследования.

Передайте от меня горячий привет и пожелания счастливого Рождества Джорджине, Мейми, Кейти, Плорну, всему семейству и вашим рождественским гостям.

Ваш верный сыщик

У. Уилки Коллинз

Я запечатал и надписал послание, а когда вручал его Чарли, уже надевавшему дорожный плащ, сказал с чрезвычайной серьезностью:

— Это надлежит отдать лично в руки Чарльзу Диккенсу, и никому другому.

Рождество и мой день рождения, проведенные в невзыскательном женском обществе, в уютном тепле материнского дома, насыщенного божественными запахами стряпни, стали для меня счастливейшими событиями. Оба праздника пришлись на вторник, а потому обе те недели я не виделся с Кэролайн до четверга. (Именно в четверг, десятого января, я перебрался обратно в Лондон со всем своим багажом, начатой рукописью и рабочим материалом для романа, но, поскольку по четвергам я посещал притон Короля Лазаря, в свой дом на Дорсет-Сквер я окончательно вернулся только на следующий день, в пятницу, одиннадцатого января.)

Кэролайн была мной недовольна и находила множество способов продемонстрировать мне свое недовольство, но за время, проведенное в Танбридж-Уэллсе, я научился не обращать внимания на настроения миссис Г***, хорошие ли, плохие ли.

В последующие недели нового 1867 года я днями напролет сидел в клубе, используя прекрасную библиотеку «Атенеума» в качестве своего основного источника информации, — там я питался, зачастую ночевал и в целом все реже появлялся по своему адресу на Мелкомб-плейс, где по-прежнему постоянно проживали Кэролайн и Кэрри. (Марта Р*** все еще оставалась в Ярмуте, но мы ежедневно обменивались письмами.)

Я часто заглядывал по делам в контору «Круглого года» (где за мной по-прежнему сохранялся кабинет, который я изредка делил с другими штатными и нештатными сотрудниками журнала), и там от Уиллса и прочих узнавал много всего про новое турне Диккенса. Толстые конверты с гранками, постоянно отсылавшиеся из редакции, следовали за Диккенсом из Лестера в Манчестер, из Глазго в Лидс, из Дублина в Престон. Удивительно, но Диккенс умудрялся по крайней мере раз в неделю возвращаться в Лондон, дабы выступить с чтениями в Сент-Джеймс-Холле на Пикадилли и зайти в редакцию, чтобы отдать свои рукописи, про верить бухгалтерские книги и поработать над редактурой чужих текстов. Во время своих коротких наездов в Лондон он крайне редко наведывался в Гэдсхилл и обычно ночевал либо в своих комнатах, расположенных прямо над конторой журнала, либо по своему тайному адресу в Слау (неподалеку от дома Эллен Тернан).

В тот период мне ни разу не довелось столкнуться с Диккенсом.

Истории о разных неприятностях, бедах и поразительной отваге (или везении) Диккенса просачивались в редакцию и пересказывались мне Уиллсом, Перси Фицджеральдом и другими сотрудниками.

Похоже, Диккенс все никак не мог оправиться от потрясения, испытанного осенью (когда я ненадолго уехал в Рим): выяснилось, что личный слуга и камердинер, прослуживший у него двадцать четыре года, — угрюмый и явно страдающий несварением субъект по имени Джон Томпсон, — постоянно обкрадывал хозяина. Из нашей конторы на Веллингтон-стрит пропали восемь соверенов, но вскоре после обнаружения пропажи золотые монеты вернулись на место. Однако слишком поздно для Томпсона, чье многолетнее мелкое воровство теперь вскрылось. Диккенс, разумеется, уволил слугу, но не нашел в себе сил дать вору «плохие рекомендации». Он отправил Томпсона на поиски следующего места работы с рекомендательным письмом, составленным в туманных, но не откровенно негативных выражениях. По словам Перси Фицджеральда, Диккенс едва не повредился рассудком, узнав о предательстве старого слуги, хотя о своих переживаниях он сказал Перси только одно: «Мне пришлось значительно увеличить продолжительность своих ежедневных прогулок, прежде чем я смог наконец восстановить самообладание».