Глубокое бурение - Алексей Лукьянов

Оскар сказал, что пока мужики тянули нитку, на предприятии случилось две драки. Путейцы сначала друг с другом поцапались, а потом со строителями, и как-то у них неловко всё вышло — ну, сказали бы друг другу… чего-нибудь… ну не за батоги же хвататься сразу! Ладно, без жертв обошлось.

Кто бы только знал, что это лишь начало великих потрясений.

Большинство шабашек Игорь с Вовкой делали прямо в цехе. Оно и понятно — здесь и болгарка под рукой, и гильотина, чтобы листовое железо кроить, и токарь, и стационар сварочный. Так что подготовительные работы велись в помещении, а на объекте сварщики только монтировали заготовки, будь то отопление, козырёк или крыльцо.

За такое использование средств производства Гардину полагалась равная доля от шабашки. Конечно, когда можно было провернуть шабашку без ведома начальства, Игорь с Вовкой, а так же все остальные это с удовольствием делали, но случалось это крайне редко. А с того момента, как на предприятии ввели службу безопасности — и того реже.

Кузнец отстёгивать начальству за «крышу» не хотел, и все свои шабашки свернул. А чего ради? Материал, конечно, предприятия, но ведь и Гардину он не принадлежит. Ни за пруток, ни за листовое железо Гардин из своего кармана не платил, да и, чего греха таить, сам часто использовал не по назначению.

Оскар шабашил попроще. Он свой бизнес характеризовал цитатой из анекдота: «Вон, видишь подшипник? Он как стоил пузырь, так и будет стоить пузырь». Хотя, конечно, всё не так легко, как на словах: приходилось и на Гардина батрачить, чтобы тот закрывал глаза на посторонних посетителей.

Остальные тащили помаленьку, то, что в карман влезет, или, на крайний случай — в сумку.

Но воровством это не считалось, и вот по какой причине. Время от времени кто-то из управы — главбух, плановик, а то и сам генерал, — вызывали мужиков на дом, с целью поменять радиатор, смеситель или унитаз, а то и просто вещи перевезти с одной квартиры на другую. А уж сколько раз генералу в его загородном доме переваривали дверь в гараж или меняли печку в бане — тут и говорить не приходится.

Самая забавная история вышла накануне полного исчезновения электросвязи. Гардин на разнарядке осмотрел коллектив. Что-то во внешнем виде подчинённых ему не понравилось, он покачал головой и сказал:

— Епишин, Волокотин, Царапов и… — он некоторое время пытался вспомнить Лёхину фамилию, но, очевидно, не преуспел, — … и кузнец. Будете этими… как их… волонтёрами. Едете устанавливать шефу печку.

У генерала в бане печка вдруг дымить начала. Эту печку варили бугор с Игорем, и установили её в позапрошлом году, даже вроде претензий сначала не было. Но вот появились.

По идее выдернуть железную дуру с нержавеющим баком было несложно. Проблема заключалась только в том, что дымоход держался не на потолке, а на самой печке. То есть надо было как-то подвесить дымоход, старую дуру выдернуть, втащить и установить новую, и этот дымоход присобачить. А если учесть, что старую печку заносили в баню пустую, а потом по приказу генерала строители из РСУ буржуйку кирпичом со всех сторон облицевали плотненько… Короче — геморрой.

Завезли зондер-команду, правда, с шиком — на генеральском джипе.

Кое-как до обеда старую печь демонтировали и стали выносить. И едва её вытащили, как оказалось, что зольник набит доверху, до самых колосников.

— Это чё? — оторопел бугор. — Это как?

Вовка заржал:

— Пепельница забилась, надо новую машину покупать.

Бугор разразился такой отборной бранью, что даже видавшие виды Волокотин, Царапов и кузнец пооткрывали рты. Встав рядом с прокопченным железом, мужики уставились на огород генерала. Стандартные шесть приусадебных соток: малина и смородина, укрытые на зиму полиэтиленом, застеклённая тепличка, грядочки под зелень…

— А вот интересно, — кузнец выдохнул пар, — на огороде генерал сам работает, или он путейцев выдёргивает?

— Ага, — включился в игру Вовка. — Утром мастер пути отряжает кого-то кувалдами да ломами махать, а провинившихся — клубнику полоть и картошку окучивать.

Потом приехал генерал, несказанно удивился причине угара, и мужиков увезли обратно в цех. Ни спасибо, ни иных методов поощрения генерал к волонтёрам не применил. Ладно, спасибо, что не оставили банщиками.

Короче, шабашить ради каких-то неясных целей и сомнительных бонусов мужикам надоело. Хотелось честного (хотя бы в смысле исполнения заказа) труда. И всей бригадой они налегли на левак.

Пока собирались, подгонялись и отлаживались домашние системы парового вещания, было не до разговоров. Всё-таки сложная машинерия и непонятные чертежи заставляли фокусироваться на технической стороне дела. Но когда остался финальный аккорд — прокладка трассы как таковая — тут мужиков слегка понесло опять в глобальные вопросы бытия.

Трубу вздёргивали на бетонные блоки, грубо прихватывали хомутом к соседке, затем шли дальше и повторяли действие. Вот в промежутках между трубами и заходили разговоры.

— На кой оно вообще сдалось, это вещание, — бухтел Вовка. — Как они помехи убирать собираются? Это же при нагреве системы неизбежно конденсат стрелять начнёт.

— Вовка, не бубни, — Игорь во время тупой и изнуряющей работы становился нервным и раздражительным. — Бабки платят — и всё, никаких вопросов.

— Не, ну правда. Смотри — уже сколько нету телевизора и радио. Сначала сильно туго было, а сейчас — ничего, переломались. И даже газеты не читаем. Я тут недавно в музей сходил…

— Заткнись, пожалуйста, — просил бугор, и мокрые, задубевшие от снега и ветра мужики хватались за конец трубы и втягивали её на опору. Потом Опарыш оставался придерживать этот конец, а мужики уходили метров на шесть — подымать другой.

— Может, нам и заветные слова не нужны? — спрашивал в этот момент кузнец.

Такой термин, как вычитал Лёха в периодике, дали лингвисты возникшей языковой лакуне.

Мужики почти стонали — без заветных слов ни работа, ни разговор не спорились, и даже мыслить порой приходилось туго: Опарыш то и дело подвисал, бугор не так бойко перебирал чертежи, да и Волокотин, который вечно пытался рационализировать работу путём трудоёмких операций, изрядно охладел к изобретательству.

Как-то Лёха вспомнил, что у него дома есть книга, где всё сплошь написано заветными словами. Однако утром пришёл в настроении предурном, сердито бросил книгу на стол и сказал, что ничего там не понятно.

Сели читать.

— «Вот послушай. Я уж знаю — скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты адимул и ни яху не петришь в биологии молекулярной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой — мужик-красюк, прибарахлён, усами сладко пошевеливаю, „Москвич“ у меня хоть и старый, но ни уях себе — бегает, квартира, заметь, не кооперативная, и жена скоро кандидат наук. Жена, надо сказать, загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов, — я короткометражку видел, — овгно по сравнению с нею. В нём и раскалывать-то нечего, если разобраться. Ну, о жене речь впереди. Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней, и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни ухя.»