Заговор патрициев, или Тени в бронзе - Линдсей Дэвис

Ферокс со своей блестящей багровой шерстью выглядел на миллион; можно было бриться, смотрясь в его бока. Он привлекал огромное внимание, пока они с Малышом бок о бок ждали на Бычьем рынке; среди игроков царила дикая суматоха. Ферокс победит на стороне группировки МарцеллаПертинакса — за Белых.

Некоторое время я играл роль хозяина скакуна, позволяя профессионалам насмехаться надо мной по поводу моей веры, которую, по их мнению, я вкладывал в своего неуклюжего зверя. Потом мы с Фамией ушли обедать.

— Ты делаешь ставки, Фалько?

— Только зря рисковать.

Фамия посчитал бы дурным тоном, что владелец делал ставки на другую лошадь, поэтому я не сказал ему, что Ларий поставил за меня пятьдесят золотых сестерциев на Ферокса: все мои свободные деньги.

* * *

Когда мы вернулись в Цирк, скачки уже начались, хотя, учитывая, какая у нас была очередь, нам придется ждать еще час. Я пошел убедиться, что Малыш успокаивает Ферокса, чтобы защитить мою ставку. Поглаживая Ферокса, я заметил маленького, нервного торговца с полным подносом виноградных листьев, околачивавшегося неподалеку: у этого человека определенно было расстройство желудка — или он хотел сказать чтото важное. Он сказал это Фамии, хотя смотрели они на меня. Из рук в руки передали деньги. Поднос с виноградными листьями удрал, потом Фамия подошел ко мне.

— Ты должен мне десять денариев.

— Увидимся завтра, когда я обналичу свою ставку!

— Человек, которого ты ищешь, на втором ярусе, на Авентинской стороне, рядом с трибуной судей; он расположился на уровне финиша.

— Как бы мне ненавязчиво подойти к нему? — Фамия захохотал, что с моей хорошо известной уродливой внешностью это невозможно. Но он оказался полезным: через пять минут я проскочил через одно темное стойло на стороне въездных ворот и протиснулся через двойные двери.

На меня напали шум, жара, запахи и цвета. Я стоял на арене, как раз на дорожке для скачек. У меня в руках было ведро и лопата. Я подождал, пока прошли жокеи, а потом зашагал по песку, бесцельно тыкая лопатой в землю, когда пересекал диагональную линию старта. Я дошел до центральной части арены, спины, чувствуя, что меня там видно как прыщ на носу адвоката — но Фамия был прав: никто никогда не замечает рабов, которые убирают навоз.

Сейчас шла та часть представления, где наездники вставали сразу на двух лошадей — поразительно, хотя сравнительно медленно. Хитрость в том, чтобы лошади были отлично натренированными, и, чтобы держать хороший ритм; мой брат умел так делать. Мой брат был несдержанным, атлетическим и вопиюще глупым типом; он пробовал все, где можно сломать шею.

Когда стоишь у мраморного подиума, от огромного размера цирка дух захватывает. Ширина составляла половину длины обычного стадиона, и от белой линии старта противоположный конец казался так далеко, что приходилось щуриться. Когда я медленно шел вдоль спины, сразу надо мной возвышались великолепные изваяния — Аполлон, Кибела, Виктория. Я впервые смог оценить искусное огромное позолоченное бронзовое ограждение, которое находилось между местами для сенаторов и самой ареной. За ним располагалось два мраморных яруса и третий деревянный, далее закрытая верхняя галерея, где были только стоячие места. Пока я бесцельно бродил с ведром, я заметил на песке рядом с подиумом и спиной блестящую полоску из слюды, где цветные камешки от прошлых торжественных мероприятий сбились к краям дорожки. В цирке никогда не делали навесов; на песке можно было жарить яичницу. Повсюду постоянно чувствовался запах потных лошадей, перекрывавший съеденный за обедом чеснок и женские духи.

Спина была украшена мозаикой и позолотой, на фоне которых я наверняка казался маленькой темной точкой, надоедливым жуком. За время двух забегов я переместился к огромному красному гранитному египетскому обелиску, который Август поставил в самом центре спины; потом подобрался поближе к финишу и трибуне судей. Места в этой части стадиона всегда были самыми популярными. Сначала масса лиц слилась в одно большое человеческое месиво, но когда моя уверенность возрастала, я начал различать детали: женщины, которые двигали свои скамеечки для ног и перекидывали столы через одно плечо, мужчины, раздражительные и покрасневшие под послеобеденным солнцем, воины в форме, дети, неустанно ерзающие на сидениях или дерущиеся в проходах.

Между скачками был перерыв, который заполняли акробаты. Зрители зашевелились. Я присел у подиума, от пыли у меня пересохли глаза. Тем временем я начал тщательно просматривать второй ярус. Мне потребовалось двадцать минут, чтобы найти Пертинакса. В тот момент, когда я это сделал, мне показалось, что он тоже меня заметил, хотя отвернулся. Как только я его засек, я подумал, как же я мог раньше пропустить его злую физиономию.

Я сидел тихо и продолжал искать. Совершенно точно двумя рядами ниже и на десять мест в сторону я увидел самого Анакрита. Некоторое время он наблюдал за Пертинаксом, но в основном озирался вокруг на другие места. Я знал, кого искал он! На дальнем конце ряда, где сидел Пертинакс, и опять немного выше находились двое шпионов, которых я узнал. Они с Анакритом образовывали треугольник, заключив в него человека, который был мне нужен, и защищая его от меня. Никто из них не посмотрел на арену, пока я на корточках сидел там.

Я встал. То же самое сделал и Пертинакс. Я стал переходить дорожку по направлению к позолоченному ограждению. Он двигался вдоль ряда. Пертинакс увидел меня. Я знал это, как и Анакрит, хотя он не понял, где я. Спотыкаясь о ноги людей, Пертинакс дошел до прохода. Даже если бы я перебрался через ограждение и оказался среди возмущенной знати, сидящей на мраморных скамейках, он успел бы спуститься по лестнице и выскочить раньше, чем я догнал бы его. Тем временем Анакрит вдруг закричал одному из своей суровой команды эдилов и безошибочно указал на меня. Я не только потерял Пертинакса, но сам скоро мог оказаться под арестом.

Потом я очнулся от другого крика среди топота копыт. Я поднял голову и увидел огромные оскаленные зубы украшенного лентами черного жеребца, несущегося прямо на меня. Трюкачинаездники: на этот раз двое мужчин в берберских штанах, сцепившись руками, во весь рост стояли на одной лошади. С дьявольским криком и диким блеском в глазах один наклонялся в стороны, а другой его поддерживал. Они подхватили меня, как какойнибудь жалкий трофей. Мы сбросили второго наездника, после чего понеслись дальше, пока я играл роль испуганного балласта, размахивая лопатой и пытаясь делать вид, что эта сумасшедшая скачка была лучшим развлечением в моей жизни.

Толпе мы понравились. Анакрит нас возненавидел. Не будучи дураком, который возомнил себя наездником, я тоже.

Мы скакали вокруг трех конусообразных столбов и алтаря Конса на конце спины, очень опасно наклоняясь на повороте. Потом понеслись обратно на противоположную сторону по всей длине стадиона. Под скрип отполированных копыт меня сбросили у въездных ворот. Фамия утащил меня с арены.

— Юпитер, Фамия! Что за идиот твой друг?

— Я сказал ему найти тебя — скоро наш заезд!