Лики ревности - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Это очень удобно, – ответила подруга. Женевьева носила каре, открывавшее ее прекрасную шею.

Изора подавила вздох. В голове все еще звучал любимый голос: «Ты – фея ночи, Изолина! Ты украла у нее синеву глаз, черноту волос, а сверкающую белизну кожи отняла у Луны…» Так ее утешал Тома еще до войны, когда кто-то обижал ее дома или в школе.

Женевьева словно прочитала ее мысли:

– Скажи, а что ты хранишь в металлической коробке? Ты рада, что я ее привезла? Это Арман подсказал, где ты ее прячешь.

– Правда? Значит, он помнит? В детстве я складывала в коробку разные безделушки, но теперь, скорее всего, выброшу вместе с содержимым.

«Засушенные цветы, оловянный солдатик, розовая лента, несколько маленьких подарков Тома и его последнее письмо», – перечислила она в уме.

– И правильно. Коробка проржавела и помялась.

Девушка кивнула, заново переживая вчерашнюю сцену, когда обожаемый Тома осыпал ее язвительными упреками и смотрел на нее с гневом и ненавистью. Она снова слышала ужасные слова, прозвучавшие, как похоронный звон по их странной дружбе. Впрочем, она хорошо помнила и тот момент, когда он поднял ее с пола и почти на руках перенес на кровать, нежным жестом убрал с ее лица волосы.

«Что будет, мы еще увидим, – повеселела она. – Если мсье Амброжи быстро выйдет на свободу, возможно, Тома простит меня».

* * *

Приняв изящную позу, Вивиан Обиньяк сидела на диване и листала последний номер Petit Echo de la Mode[49]. Она приготовилась идеально сыграть роль богатой представительницы буржуазии, измученной душевными терзаниями и такой одинокой в заброшенном шахтерском поселке.

Хотелось произвести впечатление на Изору Мийе, которую должна привести экономка. Повинуясь внезапному желанию убедиться, что с макияжем и прической все в порядке, мадам Обиньяк встала и подбежала к великолепному венецианскому зеркалу, которое висело над камином, облицованным черным мрамором. Отражение порадовало: короткие светлые кудри стянуты зеленой шелковой лентой (ее любимый цвет), подобранной в тон платью с кружевной отделкой на груди. «Боже мой, быть такой красивой и гнить здесь, в Феморо, без мужской любви! – думала она. – А все проклятый инспектор, который запретил уезжать в Париж… Если девушка понравится, будет хоть какое-то развлечение!»

Скрипнула входная дверь. Вивиан поспешила вернуться на диван и принять ту же эффектную позу. Женевьева, с многообещающей улыбкой на устах, вошла первой. Следом за ней появилась Изора.

– Мадам, вот та юная особа, о которой я говорила, – мадемуазель Мийе.

– Здравствуйте, мадам, – проговорила Изора своим низким, приятным голосом. – Счастлива с вами познакомиться.

– Здравствуйте, – тихо ответила хозяйка, пожирая глазами незнакомку.

«Не слишком высокая, элегантная, несмотря на дешевенькую одежду, и миленькая – да-да, очень миленькая! Готова поспорить, прическу ей делала Женевьева! Какая чудесная идея – уложить волосы в высокий пучок, позволив одной длинной пряди спадать на плечо… И при всей красоте – кровоподтеки и разбитая губа! Бедняжка! Некоторые мужчины – настоящие садисты!»

– Присаживайтесь, – пригласила она уже громче. – Можем выпить чаю. Я бы с удовольствием съела макарун.

– Мадам, я этим займусь! – Женевьева обрадовалась, что хозяйка сама придумала способ остаться с Изорой наедине.

– Теряю настоящий бриллиант! – трагическим голосом сообщила Вивиан гостье.

– Вы совершенно правы: Женевьева наделена многими редкими, и оттого еще более ценными, достоинствами.

Изысканная похвала, прозвучавшая из уст соискательницы, и то, как достойно она себя держала, невзирая на обстоятельства, приятно поразили потенциальную нанимательницу.

– Вы получили образование, – продолжала мадам Обиньяк с видимым удовольствием, – и осенью готовитесь занять пост учительницы в школе для девочек, не так ли?

– Да, мадам, в той самой школе, где я научилась читать и писать. Кстати, детей фермеров там было немного, в основном – отпрыски углекопов. Позвольте поблагодарить вас, что любезно согласились принять меня сегодня. Сожалею, что зрелище не из приятных.

– Ах, ваше лицо… Забудьте! Скоро от ужасных отметин не останется и следа. Советую воспользоваться мазью с экстрактом арники, она прекрасно лечит ушибы. Я обычно покупаю у аптекаря в Фонтенэ-ле-Конте, благо доктор Бутен, наш сосед и друг, выписал рецепт. Женевьева принесет вам баночку из моей ванной комнаты.

Вивиан замолчала. Она продолжала рассматривать девушку, обращая особое внимание на детали, которые представлялись ей важными. Ботинки Изоры были начищены до блеска, блузка и белый шейный платок благоухали свежестью, а волосы и вовсе вызывали восхищение.

– Так-так… – задумчиво пропела она. – Полагаю, вы сумеете написать письмо без орфографических ошибок? Мой супруг их не переносит!

С надеждой в сердце и в то же время опасаясь худшего, Изора не смела дать волю радости. Возвращение Женевьевы развеяло нервное напряжение. Как и положено образцовой экономке, она подала три чашки чая. Вивиан схватила макарун, откусила кусочек и от удовольствия закрыла глаза.

– Очень вкусно! – вздохнула она, покончив с пирожным. – Остается одна проблема, которую нужно решить. Нас связывают дружеские отношения с графом и графиней де Ренье, и моя дорогая Клотильда отзывается о вас весьма неодобрительно. Я бы хотела услышать объяснения. И пожалуйста – будьте искренни.

Женевьева кашлянула, не осмеливаясь посмотреть на Изору, которая, со своей стороны, лихорадочно решала, какую же линию поведения избрать.

– Я могла бы начать оправдываться, мадам, – заговорила она после короткой паузы. – Но вы просите быть искренней, поэтому я так и поступлю. Графиня де Ренье выбрала для меня имя, исправно выполняла обязанности крестной, когда не имела других развлечений. Правда и то, что без ее поддержки я не поступила бы в «Эколь нормаль». Однако с тех пор как я покинула пост воспитательницы в частной школе, которую держат друзья графини – мадам и мсье Понтонье, – она упрекает меня в неблагодарности. Когда же я осмелилась пожаловаться на жестокость отца, крестная назвала меня лгуньей. Не так давно я пришла к ней и умоляла меня приютить, взять на работу прислугой. Я чувствовала себя такой несчастной! Мне казалось, что я – одна в целом мире, и мне не суждено познать простейшие житейские радости. Тогда-то я и вспомнила о блуждающих огоньках и ужасном Жиле де Рэ, которого в народе называют людоедом из Машкуля. Наверное, графиня сочла меня глупой фантазеркой – отправила домой, приказав больше не показываться на глаза.

Рассказ Изоры нашел отклик в сердце хозяйки дома: взволнованная Вивиан даже подалась вперед, словно желая сделать беседу еще более доверительной.