В глуби веков - Любовь Воронкова

— Потом, потом, Роксана! А сейчас, прости, я… не могу.

Ковер, закрывавший вход, еще покачивался, а шаги Александра уже затихли в глубине дворцовых покоев. Роксана беспомощно уронила руки. Медленными шагами подошла к большому медному диску, служившему ей зеркалом. Глаза, полные слез, отчаяния и негодования, смотрели на нее оттуда.

Высокая, стройная, вся в жемчугах, стояла там дочь бактрийца, жена царя македонского…

Ушел, не выслушал! А ведь она хотела сказать ему, что у нее будет сын!

Роксана с яростью сорвала с себя жемчуга, сдернула с рук один за другим драгоценные браслеты и с рыданием упала на свое золоченое ложе.

— Что мне твои острова, и твой Икар, и твоя Аравия! — кричала Роксана, заливаясь слезами. — Что мне все твои завоевания, если они отнимают у меня тебя?!

Злые пророчества, предчувствия, приметы — все грозило бедой. Теперь Александр стал особенно суеверным: он не обходился без прорицателей. Жрецы всюду сопровождали его. Он уже не мог скрывать своего страха перед чем-то грядущим, надвигающимся, как мрак…

А зловещие предсказания следовали одно за другим. То сатрап Вавилонии Аполлодор рассказывал ему о жертве, в которой не нашли счастливых примет, — и это грозит несчастьем Александру. То во время одной его поездки по реке ветер сорвал с его головы диадему — и это не сулило добра. Его пугали халдеи, которые вдруг появлялись во дворце, предрекая какие-то беды, таящиеся в Вавилоне.

Все чаще являлось воспоминание об индийском «святом» — Калане.

Отчетливо вставал перед глазами золотистый день, когда Александр проходил с войском по зеленой долине. Рядом с ним ехал индийский раджа Таксила. Это было в Индии. На открытой поляне он увидел странных людей. Они стояли под жгучим солнцем совсем голые, черные, будто из бронзы. Раджа объяснил, что это святые.

«Святые», увидев Александра и его войско, вдруг начали топать ногами. Александр приказал переводчикам:

«Спросите у них, что это значит?»

И вот что «святые» велели передать ему:

«Каждому человеку принадлежит столько земли, сколько у него сейчас под ногами. Ты такой же человек, как все остальные, только суетливый и гордый; уйдя из дому, ты прошел много земель, сам не зная покоя и не давая его другим. Вскоре ты умрешь, и тебе достанется ровно столько земли, сколько хватит для твоего погребения».

Один из этих «святых», Калан, ушел с Александром. Он следовал за ним всюду и был другом царю.

В Персии Калан заболел — впервые в жизни, а ему было больше семидесяти. И, заболев, тут же потребовал для себя погребальный костер. Он сгорел живым.

Александр мысленным взором снова видел сейчас, как он, закутавшись покрывалом, поднимается на костер. И прощается с друзьями, с военачальниками… Только не с Александром.

«Что же ты не прощаешься со мной, Калан?!»

«А с тобой, царь, мы встретимся в Вавилоне!»

«Встретимся в Вавилоне!..»

Да, надо скорей уходить из Вавилона!

На берегу Евфрата, среди влажной зелени садов и рощ, царю поставили шатер. И он каждый вечер переплывал на своем корабле черный, полный звезд Евфрат, удаляясь из Вавилона на ночь. Лишь бы поменьше оставаться в этом городе.

Тяжкие испытания похода, болезнь, которая уже проникла в его кровь, смерть Гефестиона, с которой он не мог примириться, — все это убило его стойкое жизнелюбие.

Он задумывал огромные дела, готовил флот, собирал и распределял войско. Он был еще более деятелен, чем всегда, он пил и веселился на пирах. И никто не знал, что тоска не покидает его сердце.

Наступило время строить погребальный костер Гефестиону.

По приказу Александра снесли часть вавилонской стены и на десять стадий расчистили площадь для костра. Костер строили, как дом, из душистых бревен кедра, с основанием из камня и кирпича.

Александр готовил печальное торжество с неугасающей душевной болью. Он хотел сделать костер таким красивым и таким роскошным, каких еще не было даже у царей. Александр был уверен, что Гефестион видит и слышит его.

Костер построили в форме зиккурата в пять уступов — в пять этажей. Каждый уступ был украшен богатой резьбой. Яркие, дорогие ткани, пурпурные ковры, расшитые полотнища свешивались по сторонам. Из стен нижнего уступа высовывались золотые носы пентер — по шестьдесят с каждой стороны, и в каждой пентере стоял, преклонив колено, серебряный стрелок. По всем пяти этажам светилось золото и серебро — серебряные статуи воинов, золотые львы и быки, золотые факелы с висящими на них золотыми венками, золотые, с распростертыми крыльями орлы… На самом верху, вонзаясь в серое, пасмурное небо, стояло оружие македонское и персидское. Македонское — как знак победы, и персидское — как знак поражения…

На торжество погребения съехалось в Вавилон множество народа. Посольства, дары, стада жертвенных животных…

Прибыли и послы из Эллады, из всех эллинских городов. Эллины вошли к царю с венками на головах, как феоры[79], пришедшие к божеству. Они поклонились Александру как сыну Зевса, они называли его своим царем-богом и друг перед другом посвящали ему золотые венки… Афинские послы, в числе других молитвенно склонив головы, стояли перед ним.

Вот та минута, которой столько лет ждал Александр, — Эллада признала его и почтила самыми высокими почестями, как почитала только богов!

Но где же та радость, то ликование, которое должно было бушевать в его сердце?

Не было радости. Не было чувства победы. Не было ничего.

Дождались послов-феоров, посланных царем в Аммоний. Царь вопрошал божество: может ли он чествовать Гефестиона как бога? Феоры вернулись и сказали, что божество разрешает чествовать Гефестиона только как героя.

«Хорошо, — мстительно подумал Александр, — так и будет. Но герою Гефестиону будет столько жертв, как не было и божествам!»

Пошли траурные процессии. Протяжно полились скорбные погребальные напевы. К костру поднесли огонь.

В кирпичном фундаменте, в камерах, были заложены легковоспламеняющиеся вещества и сухие благовонные травы. Костер вспыхнул мгновенно, густое пламя охватило его сразу со всех сторон. Взвились пурпурные ковры и расшитые ткани, золотые и серебряные изваяния начали плавиться, понемногу опускались распростертые крылья золотых орлов. Желтые, оранжевые, белые языки огня с неистовым гулом уносили в небо все, чем с такой щедростью и любовью украшал костер Александр… Александр напряженно смотрел, как исчезает в пламени вместе с костром тело Гефестиона. Гефестион ушел, теперь уже ушел совсем. Земля опустела.