Сожженная карта. Тайное свидание. Вошедшие в ковчег - Кобо Абэ

– Ничего подобного.

Разобрать время на светящемся циферблате часов невозможно. Стрелки сошлись где-то между восемью и девятью. Наверное, восемь часов сорок четыре минуты. Я-то решил, будто проспал целую вечность, а прошли считаные минуты.

Медленно распадался незримый барьер, и ко мне вернулось ощущение реальности. Конечно, я ошибся, сейчас восемь часов сорок четыре минуты вечера. А когда я уносил девочку из палаты, было восемь сорок утра. Не могло же с тех пор пройти лишь четыре минуты. Уж во всяком случае, уснул я не меньше чем полчаса назад. А может, я спал почти двенадцать часов? Цифры светятся очень слабо, – значит, прошло много времени. Не случайно тело девочки так искривилось. И боль, наверное, стала невыносимой. В ноги ей впились мелкие камешки, в ребра врезались выступы стены. Самой девочке все представлялось еще ужаснее.

– Как ты думаешь, долго мы спали?

– Пока не выспались.

– Я вчера почти не спал.

– Осталось еще полбанана.

– Поднять тебя помочиться?

– Сама уже справилась.

Я попытался встать, но сразу упал. Левая нога так затекла – я ее вовсе не чувствовал. На ощупь расстелил на полу полотенце, положил сверху белый халат, который снял с себя, потом – брюки и рубаху. Завернув во все это девочку, положил ее на бок… Благо еще пол ровный.

– Подожди меня, я скоро вернусь.

– Я хочу обратно.

– Зачем же, нам с таким трудом удалось бежать.

– А я не хочу бежать.

– Схожу поищу кресло-каталку.

– Хочу в ванну.

– Сделаю ее тебе попозже. Больше ничего не хочешь? Не забыть бы судно. Темно – потребуется и карманный фонарь.

– Я должна лежать на кровати, иначе мое тело изменит форму.

– Ясно, нужно еще одеяло.

– Какое одеяло?

– Да хорошо бы которое стелют на кресло-каталку.

– Одеяло из мамы?..

– Нет, оно же в музее. И покрылось небось плесенью.

– Лучше вернемся поскорее обратно.

– Если хочешь, я возьму в музее одеяло из мамы.

– Нет, я боюсь.

– Ну-ка, пощупай эти мускулы. В студенческие годы я занимался боксом, был даже чемпионом.

Тыльная сторона ее руки совершенно сухая, а ладонь – горячая и влажная. Видимо, девочка напряжена. Пальцами – она ими только что гладила меня по щеке – девочка вдруг заскребла свою голову.

– Здесь, наверное, блохи.

– Я сейчас же вернусь…

Одной рукой касаясь стены, а другой, как слепец, ощупывая темноту, я в одних трусах пустился бежать.

Я говорю об этом не потому, что не желаю признать себя побежденным, – просто мои действия, которые я никак не планировал заранее, в конце концов оказались успешными. И не соверши я дурацкую ошибку, проспав почти двенадцать часов, все было бы по-другому.

Подземный коридор был старым переходом, соединявшим бывшее здание клиники, от которого теперь остался лишь фундамент, густо заросший травой, и корпус отделения хрящевой хирургии. Первый этаж отделения хрящевой хирургии (прежде – общей хирургии) находился на одном уровне с третьим этажом бывшего здания клиники, – значит, переходом пользовались непрерывно.

Как я выяснил позже, мы тогда дошли почти до конца подземного перехода. Пройди мы вперед еще немного, меньше десяти метров, и перед нами открылась бы возможность выбрать, куда идти дальше – налево и вверх по лестнице или по коридору направо. Кресла-каталки у нас тогда еще не было, и самым естественным было бы направиться к лестнице, откуда пробивался слабый свет. От верхней площадки лестницы ход поворачивал направо и упирался в полусгнившую деревянную дверь. Глянув в замочную скважину, я увидел бы густую летнюю траву и голубое небо, что, казалось, гарантировало безопасность. Но не успел бы я выломать дверь и сделать шаг наружу, как над самым моим ухом раздался бы смех. И вот я заперт в железобетонной коробке, и смеющийся смотрит на меня сверху. Там стоял полуразрушенный столб, на котором когда-то были часы старого здания, – прекрасный наблюдательный пункт для моих преследователей.

С момента побега прошло уже двенадцать часов, и преследователи начали терять бдительность. Больничный корпус – они явно осмотрели его от подвала до чердака – был самым безопасным местом. Я взял там кресло-каталку – шведское, новейшего образца, три карманных фонаря – большой, средний и маленький – да еще высокочувствительный ультракоротковолновый приемник и термос на три литра – в общем, добыл все необходимое.

Больше всего девочке понравилось кресло-каталка. Огромные хромированные колеса прекрасны, пружинное сиденье, обитое черной тисненой кожей, – нарядно. Хорош был тормоз, слушающийся даже легкого прикосновения пальцев, удобны и рычаги, позволяющие без труда поворачивать кресло вправо и влево. И самое главное – ручка, с ее помощью можно было менять положение спинки на сто тридцать градусов.

Из-за кресла мы не могли теперь подняться по лестнице и волей-неволей углубились в лабиринт, ведущий в разрушенное здание.

Употребленное мною слово «лабиринт» не метафора и не преувеличение. Здания окружали внутренний дворик и соединялись по три короткими коридорами; они образовывали прямоугольный участок вокруг еще большего внутреннего двора; таких участков было три, и каждый из них представлял собой правильный треугольник; в общем, эти здания – сложнейшее сооружение, состоявшее из трех наложенных одна на другую пчелиных сот. К тому же здание, построенное частично из толстого монолитного бетона, частично из кирпича, как это было принято в прошлом, местами сохранилось прекрасно, но кое-где разрушено до основания и засыпано землей. Даже знай я заранее его планировку, мне все равно бы не объяснить, как пройти в ту или иную часть. И вовсе не уверен, что, отправься я снова по подземному ходу, пришел бы на старое место.

В тот день я обеспечил себе кратчайший путь наверх – по канализационной трубе через дыру от унитаза в уборной, а позже, когда выдавалась свободная минута, обследовал понемногу подземные коридоры в поисках других выходов. Но почти всегда коридор приводил меня в тупик, и редко удавалось найти ход, связывающий с внешним миром. Если отвлечься от неприятного запаха – так пахнут, по-моему, изъеденные молью звериные чучела, – это, конечно, идеальное убежище. Здесь даже блох почему-то не было.

Лишь два случая доставили мне серьезное беспокойство. Один произошел вчера утром: когда я покинул убежище, чтобы встретиться с жеребцом в бывшем тире, девочка слышала разговор за стеной. Кто-то громко окликнул человека, находившегося, видимо, далеко от него, тот коротко ответил, и неизвестный, стоявший у стены, насмешливо хмыкнув, удалился. Но этому трудно поверить. Прежде всего, ни одна из стен нашей комнаты не выходит наружу. Я тщательнейшим образом все обследовал и могу сказать с полной уверенностью: за исключением внутренней стены с входной дверью, три остальные завалены снаружи землей.