Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

– Что?

– Ты сказала, что…

Но он забыл, что она сказала.

Дайана положила на стол купюру. Она выпила меньше половины бокала вина. Он думал, что они просидят здесь долго, во всём разберутся, он всё поймёт, они закажут ещё вина и возьмутся за руки.

– Мне сегодня нужно сделать ещё одно дело, – сказала она. – Увидимся.

Увидимся.

Однако где-то через неделю она позвонила сама. Она подумала и всё такое… Он всё-таки хочет встретиться?

Мартин несколько дней тянул с ответом. Конечно, лучше всего было бы вообще больше не выходить на связь, но его характеру, видимо, недоставало твёрдости.

На встрече он всё равно ничего не понял. Дайана была чем-то задета, но не объясняла чем. Потом она его поцеловала и со словами «давай не будем о скучном» потянулась к поясу на его джинсах.

Было бы очень благородно остановить это. Оттолкнуть её, взять плащ и уйти. Но ушёл он позже, оставив её на сбившихся простынях и ограничившись сдержанным прощанием.

* * *

Ему пришло письмо. Незнакомый почерк на конверте. Когда он его раскрывал, сердце безотчётно забилось, скорее по старой привычке.

Оказалось, что его «Хамелеоны» заняли первое место в конкурсе рассказов, о котором он начисто забыл.

– Это же потрясающе! – воскликнул Пер.

– Нам надо это отметить, – сказал Густав.

Его рука легла на плечо Мартина. Между уголками рта у обоих провисли улыбки. Клоунские.

Пер объявил общую мобилизацию, собрались все их знакомые, заказали шампанское, раздался звон бокалов. Руки Мартина совершали все движения, необходимые для выпивания, язык выполнял свою работу самостоятельно и, сам собой командуя, произносил всё, что другие хотели от него услышать, skål [132], да, спасибо, поживём – увидим, возможно, да, старт карьеры…

* * *

Однажды он поднялся пешком к базилике Сакре-Кёр, даже не испытывая раздражения оттого, что Монмартром, некогда районом художников, декадентов, абсента и абстиненции, теперь завладел туризм и площадное искусство. Он шёл, уставившись под ноги, спрятав руки в карманы. Как и всех сомневающихся, его потянуло к церкви.

Это ведь она начала. Он бы вполне удовлетворился собственными невинными фантазиями. Глупыми мечтаниями, которые потом забылись бы без следа, если бы только она не втянула его во всё это… а потом так ловко выкрутилась. Зачем ей вообще это было нужно? Что она выиграла? Он ей вообще когда-нибудь нравился? Она точно хотела встретиться – иначе зачем ей было посылать это письмо с полароидным снимком? Он ей точно нравился. А если он ей нравился, что заставило её бросить его? Это он что-то сделал, и если да, то можно ли это как-нибудь изменить? Чем-то компенсировать? Или дело в ком-то другом? Если да, то в ком?

Он подошёл к собору и, как положено, посмотрел с холма вниз. Над Парижем простирался молочный туман. Сквозь него просматривались крыши, бульвары, Эйфелева башня и вокзалы, разбросанные по городу словно кубики.

* * *

– Что это с тобой?

– Со мной? Ничего особенного.

– Чёрт возьми, Мартин. Я же вижу, что с тобой что-то происходит.

В баре, где они сидели, от наплыва посетителей трескался кафель на стенах, от шума лопались барабанные перепонки, а лицо Густава расплывалось, как на какой-нибудь авангардистской картине маслом.

– Ты в зеркало смотришь? – В голосе тревога. – Ты выглядишь совершенно сдувшимся.

– Да просто лёгкий зимний сплин.

– Что-то с Сесилией?

– Сисси? О боже, нет.

– Тебе опять не пишется?

– Да, – ухватился Мартин. – Просто ты же знаешь: работаешь-работаешь, и чем больше тебе не нравится то, что получается, тем хуже ты себя чувствуешь. – Он сделал глоток вина, несколько приободрённый собственными словами. – Прямая дорога во мрак.

Он забыл дома записную книжку. Надо запомнить. Прямая дорога во мрак.

Жизнь утекала сквозь пальцы. Он часто просыпался к обеду, в похмелье, а из дома выходил только в бар или кино. Пропадал в благодатной темноте кинозалов. Покупал билет, не глядя на афишу. Перед ним промелькнули «Лучший стрелок» и «Выходной день Ферриса Бьюллера», дублированные на французский. В день, когда на демонстрации убили студента, Мартин в полудрёме смотрел «Парень-каратист-2» и, возвращаясь домой через Латинский квартал, даже не заметил охватившего улицы возбуждения. Но Пера тревожил Густав.

– Он выглядит слегка истощённым, тебе не кажется? – сказал Пер, когда Густав решил вдруг в виде исключения отлучиться куда-то из дома.

– «Слегка истощённый» – это нормальное состояние Густава. Мартин не придавал значения тому, что Густав, полностью одетый и с сильным запахом перегара вылезает из-под своего балдахина и начинает день с рвоты в туалете. И когда Густав на несколько дней исчез, Мартин не особенно беспокоился. Вечеринка, на которую они тогда пошли, не удалась. Мартин слишком много выпил, и Пер повёз его домой. А Густав остался. И не появился дома следующим вечером. Мартин пытался объяснить Перу, что беспокоиться не о чем, и начал было рассказывать, как Густав отошёл от них на минуту в ресторане в Антибе и появился только через сутки. Но от одного упоминания о лете, у Мартина заболел живот, и он вернулся к первоначальной теме.

– Скорее всего, он встретил каких-то клёвых ребят, которые живут где-то у чёрта на рогах, и всё такое. Если бы у нас был телефон, он бы наверняка позвонил.

– А если он заблудился или ещё что-нибудь…

– На улице не мороз. Так что замёрзнуть до смерти он не может.

Он говорил это в шутку, а Пер задумчиво кивал. Прошёл ещё один день. Температура как по заказу упала, окна покрылись инеем. Они почти не разговаривали и всё время прислушивались к шагам на лестнице.

– Наверное, нам надо пойти в полицию, – сказал Пер за обедом.

– Он наверняка скоро появится.

– А если нет?

Они решили ждать до семи и, если он не придёт, предпринимать какие-то меры. Без четверти Густав вернулся.

– Да, вечер получился на славу, – проговорил он и, не снимая пальто, тяжело опустился на стул.

– Вчера или позавчера?

– И вчера, и позавчера.

– Видишь, – сказал Мартин Перу, – волноваться не стоило.

V

ЖУРНАЛИСТ: Я прочёл один из ваших ранних рассказов, когда готовился к интервью…

МАРТИН БЕРГ: Да что вы!

ЖУРНАЛИСТ: Вы очень убедительно пишете о молодом человеке в поисках любви. Что значило для вас литературное творчество в тот период?

* * *

Наступил декабрь. Улицы превратились в тёмные тоннели. Мартин попытался убедить друзей поехать на Рождество в Марсель, аргументируя тем, что, в отличие от отредактированного музейного Парижа, Марсель – это город рабочий, портовый, с тяжёлыми условиями для жизни,