Михаил Бахтин - Алексей Коровашко

Новый выход из кандидатско-докторского тупика, в котором стараниями ВАК оказалась диссертация Бахтина, предложил академик Виктор Виноградов, выдающийся отечественный филолог. Отметив, что Бахтин — человек «очень большой культуры, очень больших знаний, ну, необыкновенно талантливый, но, как видите, очень больной», и напомнив о «восторженной» статье Луначарского о «Проблемах творчества Достоевского», Виноградов указал на обходную тропу, ведущую и мимо Сциллы кандидатского титула, и мимо Харибды докторской степени: «…Дать сейчас степень доктора за то, что сделано девять лет тому назад, нельзя, поэтому я предлагаю присвоить Бахтину ученое звание профессора: он этого заслуживает. В Мордовском педагогическом институте он будет очень долго работать над переработкой диссертации: там нет даже пособий. А эту работу он доделает потом».

Уже знакомый нам металлург Самарин тут же выразил несогласие с хитроумным предложением Виноградова, сославшись на формальные препятствия к его осуществлению: «Я считаю, что предложение товарища Виноградова неправильно: мы должны обсуждать вопрос об утверждении его в степени доктора и вынести решение, потому что никто не представлял Бахтина к званию профессора. Я считаю, что диссертацию надо отклонить. Для меня совершенно понятно: он занимался Рабле, но какой-то мостик хотел перекинуть в нашу русскую литературу и, как мы видим, очень неудачно, — пусть он ограничивается даже двумя фразами» (готовность объявить идеологическим преступлением даже две фразы многое говорит о характере и темпераменте Самарина).

Виноградов, увидев, что его предложение не только не принимается, но и грозит привести к блокированию любых форм «остепенения» Бахтина, делает еще один замысловатый маневр, призванный оправдать и смягчить наличие пресловутых «двух фраз». Здесь ему на помощь приходит прекрасная осведомленность в библиографии гоголеведения, живым классиком которого был он сам. Благодаря этой осведомленности космополитический «уклон» в диссертации Бахтина приобретает характер далекого отголоска чужих методологических заблуждений: «Неправильна мысль о влиянии Рабле на Гоголя. Эта мысль, которая развивалась в 1902 году Мандельштамом (Виноградов, конечно, ведет речь не об Осипе Мандельштаме, а о литературоведе Иосифе Емельяновиче Мандельштаме (1846–1911), авторе книги «О характере гоголевского стиля: Глава из истории русского литературного языка» (1902). — А. К.), получила хождение в буржуазном литературоведении; этой мысли коснулся и Бахтин, но немножко ее изменил, признав влияние народной литературы. Но это входит как побочный эпизод. И все-таки я считаю, что мы должны согласиться с мнением экспертной комиссии и потребовать от товарища Бахтина переделки диссертации; но сам Бахтин заслуживает некоторого снисхождения и поощрения».

К мнению Виноградова присоединился член-корреспондент АН СССР, специалист по теории упругости и пластичности Алексей Ильюшин. Причем не просто присоединился, а достаточно внятно и без каких-либо оговорок сформулировал то, ради чего, собственно, заседание пленума ВАК и проходило: что делать с диссертацией Бахтина дальше. «Во-первых, отмечается, что это чрезвычайно свежая и глубокая работа, — напомнил не в меру кровожадным борцам с космополитизмом Ильюшин, — во-вторых, — ясно из справки, которую мы имеем, что в ней содержатся некоторые ошибки, которые сейчас, особенно после последних лет стали более ясными нам. Но такого рода ошибки, по-видимому, допускались в те годы, когда писалась диссертация. [С места: «Была мода обязательно связывать!» (явление русской литературы с каким-либо явлением зарубежной литературы. — А. К.).) Он и связал, но неудачно, и эти три страницы есть дань какой-то существовавшей тогда точке зрения. Я считаю, что можно предложить ему работу переработать и без новой защиты представить на новое рассмотрение экспертной комиссии».

Топчиев, у которого в конце заседания уровень выработки адреналина в организме существенно понизился, на удивление быстро — без придирок и уточнений — согласился с таким вариантом. Подытоживая, он предложил «диссертацию переработать, представить на экспертную комиссию и вновь поставить на рассмотрение ВАК».

Все этим решением были удовлетворены, кроме Грабаря, который счел необходимым подать финальную реплику, отражающую его отношение к происходящему: «Сотни книг было написано о Рабле, но такой ни одной не было в мировой литературе». Впрочем, призывать химиков, металлургов и механиков одуматься и постановить выдать Бахтину диплом доктора филологических наук он не стал, понимая всю бесперспективность такого шага.

Сам Бахтин отнесся к результатам заседания как минимум без раздражения, поскольку, наверное, был настроен на худшее. Во всяком случае, именно такой вывод позволяет сделать его телеграмма, отправленная из Москвы жене в Саранск 24 мая: «ДЕЛА ВАКе ОТНОСИТЕЛЬНО БЛАГОПОЛУЧНЫ ПРИЕЗЖАЕМ АЛЕКСАНДРОМ ДАВЫДОВИЧЕМ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО УТРОМ ЦЕЛУЮ МИША» (возникает, правда, вопрос, почему столь важную информацию Бахтин сообщает супруге с трехдневным запозданием, но это уже тема другого, не диссертационного разговора).

Меньше чем через год Бахтин завершил переработку своей диссертации. 15 апреля 1950 года он отправил ее в экспертную комиссию ВАК вместе с «Объяснительной запиской», где перечислил то новое, что было внесено им в исходный текст. Так, Бахтин написал введение к книге (в раннем варианте оно отсутствовало), в котором, по его словам, раскрыл основную проблему исследования «в свете учения В. И. Ленина о двух национальных культурах в каждой национальной культуре». Наряду с этим он «дал принципиальную критику общих взглядов А. Н. Веселовского на творчество Рабле», придал «критике буржуазной раблезистики… более принципиальный и боевой характер», внес «больше четкости и методологической строгости в раскрытие классового и революционного содержания народной культуры прошлого и ее отличий от официальной культуры (т. е. от культуры господствующих классов), полностью устранил все страницы, посвященные творчеству Гоголя, заменил термин “готический реализм” термином “гротескный реализм” и, по указанию экспертной комиссии, скорректировал название работы, которая получила теперь заглавие “Рабле и проблема народной культуры Средневековья и Ренессанса”».

На заседании экспертной комиссии ВАК по западной филологии, состоявшемся 11 мая под председательством члена-корреспондента АН СССР Александра Белецкого, было принято решение направить переработанную диссертацию Бахтина на отзыв профессору МГУ Роману Самарину. Поскольку Самарин и Белецкий очень тесно общались друг с другом (ходил даже слух, что Самарин — незаконнорожденный сын Белецкого), можно с уверенностью предполагать, что инициатором данного решения был именно Белецкий.

Если Белецкий имел заслуженную репутацию талантливого литературоведа, сформировавшегося еще до революции (он дебютировал в науке таким серьезным исследованием, как «Легенда о Фаусте в связи с историей демонологии», опубликованной двумя выпусками в 1911–1912 годах) и не запятнавшего себя участием в травле неугодных власти ученых, то Самарина окружала совсем другая аура. Елена Евнина, «перебежавшая», как мы помним, дорогу книге Бахтина о Рабле, вспоминала о нем: «Он по-своему “служил советской власти” верой и правдой. Был беспартийным, из осторожности не вступая ни в партию, ни даже в Союз писателей, но числился в беспартийных большевиках. Главной формулой, которой определялось его поведение, было “чего изволите?”, но не в прямолинейном и вульгарном, а в достаточно тонком и завуалированном виде». Михаил Гаспаров, работавший впоследствии с Самариным в ИМЛИ, в своих мемуарных записях утверждал, кстати, что «Самарин все-таки был членом партии, но, кажется вскоре после войны, его исключили (не по политическим, а по морально-бытовым мотивам), чем, видимо, и объяснялась его сверхосторожность во всем — избегал любого риска».