Другая жизнь - Лайонел Шрайвер

– Тогда завтра ты обязана дать показания.

– Мне так плохо, Шепард! Почему ты не можешь все перенести? К следующей неделе, я уверена…

– Нет. – Это было поразительно, что он требовал такого строгого подчинения правилам. Она много месяцев не слышала от мужа ни единого возражения. – Если ты так настойчиво добиваешься, чтобы «кто-то заплатил», к чему все откладывать. Дай показания. Завтра. Или мы забываем об иске.

Глинис сидела положив руки на колени и неестественно ровно держа спину, в чалме и закрытыми глазами она была похожа на мудреца, к которому пришли за советом. Ее внешний вид демонстрировал спокойствие и некоторую отрешенность, словно она медитировала, чтобы сохранить то, что давно начала растрачивать. Он коснулся ее руки, которая мелко тряслась, как включенная электрическая зубная щетка.

– Глинис? – мягко произнес он. – Что тебя пугает? Я буду рядом, мы сможем взять столько перерывов, сколько понадобится.

Из глубины трахеи поднимался ком, который она постоянно сглатывала. Тело охватывали приступы дрожи, словно внутри кто-то работал отбойным молотком, стремясь прорубить выход наружу.

– Гну, в чем дело? Если тебя это так волнует, я могу все прекратить…

Содрогания были подобны землетрясению, изо рта вырвался хриплый звук, похожий на «их».

– Тихо. – Он сжал ее ладонь. – Расслабься, позже обсудим.

– Это, – произнесла она уже более отчетливо, будто борясь со словами, рвущимися с языка.

– Сделай глубокий вдох и ничего не говори.

Он попытался воздействовать на нее, не предполагая, что она еще настолько уверена в своих силах, что считает возможным дать ему отпор. И несмотря на то, что уже давно старался не принимать все поступки и высказывания Глинис близко к сердцу, ее реакция ранила его. Он отсел на другой край дивана и скрестил руки на груди.

– Это, – вновь выдавила она из себя, а затем, словно убрав ограничительный заслон, позволила словам вылететь из глотки, как тошнотворному потоку, который невозможно сдерживать. – Это – все моя вина.

– В чем твоя вина, Глинис? – Холодный тон с оттенком снисходительности. – Я не вижу, в чем ты виновата.

– В этом! – Она похлопала руками по животу. – Во всем этом!

– В чем – во всем?

– Рак, химия! – Она больше не сдерживала слезы. – Я напросилась! Я сама все сделала!

– Не сходи с ума. Ты переволновалась…

– Заткнись! – заорала она, ударив руками по коленям. – Заткнись, заткнись, заткнись!

Она стремилась продемонстрировать ему же его собственную покорность. Когда он отсел от нее, она вновь обрела самоконтроль.

– В художественном училище, – говорила она, – ив досках для эскизов, в варежках, во многом другом в середине семидесятых, естественно, содержался асбест, это не было нарушением закона. Но дело в том, что я знала об этом и преподаватель знал. Профессор уже тогда была возмущена этим фактом. Откуда, ты думаешь, я знала с самого начала, что все они содержат асбест?

Он хотел сказать, что знать о чем-то еще не значит быть виноватым, но, памятуя о ее приказе заткнуться, промолчал. Вопрос можно считать риторическим.

– Так вот, та профессор, я до сих пор помню ее имя – Фрида Лютен. Она специально изучала этот вопрос. В начале первого семестра она собрала все предметы, не соответствующие нормам «здоровье и безопасность», и сложила в шкаф. Полки были подписаны: «Не использовать и не прикасаться». Она не хотела ими пользоваться, но и выбросить не могла. Представители «Фордж крафт» заявили, что готовят новое решение и училище сможет заменить старые вещи на более безопасные, современные образцы. Однако никаких действий компания не предприняла. Именно это решение и имел в виду Рик Мистик, оно давало основание для возбуждения дела. Шеп не мог больше сдерживаться.

– И ты говорила мне, что никогда не пользовалась материалами, содержащими асбест? После всего этого? Как ты…

– Я не закончила.

Шеп заставил себя замолчать.

– Ты должен понять, – произнесла она, переводя взгляд на Свадебный фонтан; потухший и безжизненный, он был похож на залежавшийся на полках магазина товар. – Или вспомнить. Что такое молодость? Ощущение того, что все предостережения и беспокойства пусты и не нужны тебе. Асбест был понятием абстрактным. Я была уверена, что вся эта шумиха – пустая болтовня, так же меня раздражало то, что, когда я в детстве съела всю вишню с упаковки мороженого с помадкой и никому не сказала, в доме устроили переполох. И еще ведь взгляды на то, что полезно для здоровья, а что вредно, постоянно меняются – раньше ругали сахар, предлагали использовать заменители, а теперь выясняется, что они еще хуже… Много людей относится серьезно к высказываниям о том, что хорошо, а что плохо? Тогда еще не было Интернета; я не могла завести в поисковой системе «асбест» и получить пятнадцать миллионов ссылок. Я понятия не имела об «уловках» производителей, о шахтерах, скончавшихся в 1930-м. А еще у меня совсем не было денег.

Она повернулась и многозначительно на него посмотрела.

– И?..

– Ах, не будь ты идиотом! Я украла эти вещи, Шепард! Я знала, что, когда окончу училище, надо будет открывать собственную мастерскую – ты прекрасно знаешь, оборудование для кузницы стоит кучу денег! Я решила: раз этими вещами не пользуются, никто и не заметит. Откуда еще я могу так хорошо знать название фирмы и помнить все цветочки на рукавицах? Я стащила целую коробку с полки «Не использовать и не прикасаться», взяла ее с собой, когда переезжала в Нью-Йорк и пользовалась всем этим в Бруклине годами! Это равносильно тому, если бы я выкуривала по две пачки сигарет в день, а теперь возмущалась, что у меня рак легких, ведь я прекрасно знала, что в этих вещах содержится, но все равно ими пользовалась, потому что жадничала!

Уф! Теперь на свой счет Шеп был спокоен. Он может объяснить Мистику, что жена слишком слаба, чтобы бороться. Таким образом они смогут избежать утомительного судебного разбирательства, идею которого он не поддерживал с самого начала.

Она не оттолкнула его, когда он сел рядом и обнял ее за плечи.

– Ирония судьбы, – пробормотал он. – Первое, что меня в тебе привлекло, когда мы познакомились, – твоя бережливость. Ты так торговалась, когда заказывала верстак, – он хихикнул, – того, что ты была готова заплатить, едва хватило на материалы. Но я сразу понял, что в лепешку расшибусь, лишь бы угодить этой женщине. Я никогда потом ни для кого ничего не делал бесплатно. Мне хотелось переспать с тобой, – прошептал он ей на ухо и сразу почувствовал эрекцию. – Я очень, очень, очень хотел тебя трахнуть.

– Не понимаю, как ты еще можешь спокойно со мной разговаривать, – сказала Глинис, и последние ее слова заглушила мягкая ткань его рубашки. Она заметила внезапную эрекцию, потянулась и слегка сжала бугорок на слаксах. Он провел рукой по ее плечу, так гладят любимое, но неумолимо стареющее домашнее животное, когда хотят приласкать. – Я же тебя во всем обвиняла. Не знаю, что на меня нашло. Было очень сложно осознать все, когда мне поставили диагноз… что это произошло со мной, потом операция, лечение… еще и собственную виновность принять было трудно. Это уже слишком. Мне казалось, ничего не было, и я не воровала коробку из шкафа. Я просто старалась… не корить себя за это. Вместо этого ругала тебя, обвинила тебя во всем – ты был рядом – ты сильный, я была уверена, ты вынесешь, в отличие от меня, – получалась правдоподобная история, которую можно было рассказать людям… Да, это нечестно, не представляю, сможешь ли ты меня простить.