Вечный сон. Прощай, красавица. Высокое окно - Реймонд Чандлер

При дневном свете дом выглядел замечательно. У передних окон сплошной светлой массой цвели бегонии, вокруг белой акации в цвету росли анютины глазки. На веерообразной решетке распускались вьющиеся алые розы. Над грядкой с душистым горошком порхала бронзово-зеленая колибри. Дом походил на жилище пожилой обеспеченной пары, увлекающейся садоводством. Предвечернее солнце придавало этой картине тихое, зловещее спокойствие.

Хемингуэй проехал мимо дома, в уголках его рта дрожала сдержанная улыбка. Он засопел. На ближайшем перекрестке свернул, посмотрел в зеркало заднего обзора и увеличил скорость.

Проехав три квартала, он снова остановился у обочины, повернулся ко мне и уставился суровым, немигающим взглядом.

— Полиция Эл-Эй. Одного из стоящих возле пальмы я знаю. Фамилия его Доннелли. Обложили дом. Так ты ничего не говорил своему приятелю, а?

— Я же сказал, что нет.

— Начальник будет в восторге, — проворчал Хемингуэй. — Заявились сюда и даже не заглянули к нам по пути.

Я промолчал.

— Этого Лося Мэллоя взяли?

Я покачал головой:

— Насколько мне известно, нет.

— Сколько ж тебе известно, приятель? — очень мягко спросил Хемингуэй.

— Не много. Между Амтором и Сондерборгом нет никакой связи?

— По-моему, никакой.

— Кто правит этим городом?

Молчание.

— Я слышал, игрок по имени Лэрд Брюнет выложил тридцать тысяч на избрание мэра. По моим сведениям, ему принадлежат клуб «Бельведер» и оба игорных судна.

— Может быть, — вежливо сказал Хемингуэй.

— Где можно найти Брюнета?

— Что ты спрашиваешь меня, малыш?

— Куда бы ты подался, если б потерял убежище в этом городе?

— В Мексику.

Я засмеялся:

— Ладно, сделай мне одно большое одолжение.

— С удовольствием.

— Отвези снова в центр.

Хемингуэй отъехал от обочины и неторопливо повел машину тенистой улицей в сторону океана. У муниципалитета мы въехали на стоянку полицейских машин, и я вылез.

— Загляни как-нибудь проведать меня, — сказал Хемингуэй. — Скорее всего, я буду чистить плевательницы. — И протянул мне свою лапищу. — Не обижаешься?

— М.П.В., — сказал я, пожимая ее.

Хемингуэй расплылся в улыбке. Едва я собрался уходить, он окликнул меня. Осторожно поглядел по сторонам и прижался губами к моему уху.

— Считается, что эти игорные суда находятся вне юрисдикции города и штата. Они приписаны к Панаме. Будь я на месте… — Он умолк, в его унылых глазах появилось тревожное выражение.

— Понятно, — сказал я. — Мне так и казалось. Сам не знаю, зачем я потащил тебя с собой. Но из этого ничего не выйдет — одному тут не справиться.

Хемингуэй кивнул, потом улыбнулся:

— М.П.В.

Я лежал на кровати в прибрежном отеле и ждал, когда стемнеет. Комнатушка была крохотной, кровать жесткой, матрац казался немногим толще накинутого поверх него байкового одеяла. Одна пружина сетки была сломана и колола мне спину. Я лежал, не препятствуя ей поторапливать меня.

На потолке горел красный отсвет неоновых ламп. Когда он зальет всю комнату, это будет значить, что уже совсем темно и можно выходить. Снаружи, в переулке, именуемом автострадой, гудели машины. На тротуаре под окном шуршали шаги. Слышались говор и бормотание прохожих. Воздух, сочившийся сквозь ржавую оконную сетку, пахнул затхлым горячим жиром. Вдали кто-то выкрикивал хорошо поставленным голосом: «Надо поесть, люди. Надо поесть. Отличные горячие сосиски. Надо поесть».

Стало потемнее. Я думал; мысли текли неторопливо, осторожно, словно за ними следил чей-то злобный, садистский взгляд. Думал о глядящих в безлунное небо мертвых глазах, под которыми в уголках рта запеклась черная кровь. О противной старухе, забитой до смерти о спинку ее кровати, о человеке с белокурыми волосами, боящемся сам не зная чего, достаточно впечатлительном, чтобы уловить опасность, но слишком тупом или тщеславном, чтобы догадаться, в чем она кроется. Думал о богатых, доступных красавицах, о милых стройных любопытных девушках, которые живут одни и тоже могут быть доступными, но по-другому. О полицейских, грубых полицейских, которых можно подкупить и которые в то же время не совсем плохие, как Хемингуэй. О толстых, процветающих полицейских с сытым голосом, как начальник Воск. О подтянутых, умных и неумолимых полицейских, как Рэнделл, которые, несмотря на свой ум и неумолимость, не могут выполнять честным образом честную работу. О старых вонючих козлах вроде Налти, которые на все махнули рукой. Об индейцах, медиумах и наркологах.

Я думал о многом. Стало еще темнее. Красный отсвет неоновых огней разливался по потолку все дальше и дальше. Я сел, опустил ноги на пол и потер затылок.

Встав, я подошел к раковине и ополоснул лицо холодной водой. Вскоре почувствовал себя получше, но очень ненамного. Мне нужны были глоток виски, надежная страховка, отдых и загородный домик. Имелись у меня лишь пиджак, шляпа и наплечная кобура с пистолетом. Надев их, я вышел из комнаты.

Лифта не было. В коридорах стоял тяжелый запах, на перилах лестницы налипла грязь. Я спустился, сказал портье, что убываю, и положил ключ на стойку. Портье с бородавкой на веке кивнул, коридорный-мексиканец в истрепанной куртке вышел из-за самого пыльного фикуса в Калифорнии, чтобы поднести мои вещи. Вещей у меня не было, и, будучи мексиканцем, он распахнул передо мной дверь и вежливо улыбнулся.

Узкая улочка была оживленной, тротуары кишели толстяками и толстухами. Напротив вовсю работал игорный зал бинго, рядом с ним находилось фотоателье, оттуда вышли двое матросов с девушками — видимо, снимались верхом на верблюдах. Голос продавца сосисок раскалывал сумерки, словно топор. Большой синий автобус с рычанием проехал к бывшему трамвайному кольцу. Я пошел в ту же сторону.

Вскоре стал ощущаться легкий запах океана. Не сильный, он словно бы напоминал людям, что некогда здесь было чистое, открытое взморье, пенились волны, дул ветерок и пахло вовсе не горячим жиром и холодным потом.

По широкой бетонной дорожке подкатил небольшой открытый автопоезд. Я сел в него, доехал до конца линии, сошел и уселся на скамью. Было тихо, прохладно, почти у моих ног лежала большая груда бурых водорослей. В море на игорных судах зажглись огни. Я снова сел на подошедший автопоезд и доехал почти до отеля. Если кто-то и следил за мной, то делал это, не двигаясь с места. Однако вряд ли. Преступлений в столь чистом городке не так уж много, чтобы сыщики могли обучиться искусной слежке. Черные поблескивающие волноломы уходили в черноту воды и ночи. Ощущался запах горячего жира, но и запах океана. Продавец сосисок все тянул свое:

— Надо поесть, люди. Надо поесть. Отличные горячие сосиски.