Она же Грейс - Маргарет Этвуд

– Только не Мэри, – произносит Саймон. – Только не Мэри Уитни.

Слышится резкий хлопок, доносящийся, видимо, с потолка.

– Я сама велела Джеймсу это сделать. Заставила его. Я была там с самого начала!

– Там? – переспрашивает Дюпон.

– Здесь! С Грейс, где нахожусь и сейчас. Лежать на полу было так холодно и одиноко, и мне нужно было согреться. Но Грейс не знает об этом и никогда не знала! – Голос больше не дразнит. – Ее чуть было не повесили, но ведь это несправедливо. Она же ничего не знала! Просто я на время одолжила ее одежду.

– Одежду? – переспрашивает Саймон.

– Ее земную оболочку. Телесный покров. Она забыла открыть окно, и я не смогла вылететь! Но я не хочу причинить ей вред. Вы не должны ей об этом рассказывать! – Голосок теперь умоляет.

– Почему? – спрашивает Саймон.

– Вы знаете, почему, доктор Джордан. Или вы хотите, чтобы ее снова отправили в Лечебницу? Поначалу мне там нравилось: я могла говорить вслух. Могла смеяться. Рассказывать о том, что случилось. Но меня никто не слушал, – тихие всхлипы, – меня не выслушали.

– Грейс, – говорит Саймон. – Довольно фокусов!

– Я не Грейс, – уже менее уверенно отвечает голос.

– Неужели это вы? – спрашивает Саймон. – Вы говорите правду? Не бойтесь.

– Вот видите, – причитает голос. – Вы такой же, как все. Не слушаете меня, не верите мне, хотите, чтобы все было по-вашему, не хотите выслушать… – Голос замирает, и наступает тишина.

– Ушла, – произносит миссис Квеннелл. – Всегда можно почувствовать, что они вернулись в свою обитель. В воздухе после этого электричество.

Довольно долго все молчат. Затем доктор Дюпон выходит из оцепенения.

– Грейс, – говорит он, склоняясь над ней. – Грейс Маркс, вы меня слышите?

Он кладет руку ей на плечо.

Еще одна долгая пауза – слышится дыхание Грейс, теперь уже неровное, словно в беспокойном сне.

– Да, – отвечает наконец она своим обычным голосом.

– Сейчас я подниму вас на поверхность, – говорит Дюпон. Он осторожно снимает с ее головы вуаль и откладывает ее в сторону. Лицо у Грейс гладкое и спокойное. – Вы поднимаетесь все выше и выше – и вот выныриваете из пучины. Вы забудете о том, что здесь произошло. Когда я щелкну пальцами, вы проснетесь.

Он подходит к лампе, прибавляет света, а затем возвращается и подносит руку к голове Грейс. Щелкает пальцами.

Грейс шевелится, открывает глаза, удивленно озирается и улыбается зрителям. Уже не испуганной и напряженной, а безмятежной улыбкой послушного ребенка.

– Наверно, я заснула, – говорит она.

– Вы что-нибудь помните? – с тревогой спрашивает доктор Дюпон. – Из того, что здесь только что произошло?

– Нет, – отвечает Грейс. – Я спала. И, наверно, видела сон. Мне снилась матушка. Ее тело плыло по воде. И она покоилась с миром.

Саймону становится легче, Дюпону, видимо, – тоже. Он берет ее за руку и помогает встать со стула.

– Возможно, у вас немного кружится голова, – мягко говорит он ей. – Такое часто бывает. Миссис Квеннелл, пожалуйста, проведите ее в спальню, чтобы она могла прилечь.

Миссис Квеннелл выходит из комнаты вместе с Грейс, поддерживая ее под руку, словно инвалида. Но Грейс идет без особых усилий и кажется почти счастливой.

Мужчины остаются в библиотеке. Саймон рад, что можно еще посидеть: сейчас он с удовольствием выпил бы рюмку хорошего крепкого коньяка, чтобы успокоить нервы, но в подобной компании на это вряд ли стоит рассчитывать. У него немного кружится голова, и он опасается, как бы не возвратилась прежняя лихорадка.

– Джентльмены, – начинает Дюпон, – я в замешательстве. Со мной еще никогда такого не случалось. Результаты оказались в высшей степени неожиданными. Как правило, пациент не выходит из-под контроля оператора. – Похоже, он потрясен.

– Двести лет назад никто бы в замешательство не пришел, – говорит преподобный Верринджер. – Это сочли бы несомненным случаем одержимости. Сказали бы, что Мэри Уитни вселилась в тело Грейс Маркс, подтолкнула ее к преступлению и помогла задушить Нэнси Монтгомери. В подобной ситуации предусматривался экзорцизм.

– Но на дворе девятнадцатое столетие, – возражает Саймон. – Возможно, это неврологическое расстройство.

Ему хотелось бы сказать наверняка, но он не желает слишком уж явно перечить Верринджеру. К тому же он по-прежнему неспокоен и не ощущает интеллектуальной почвы под ногами.

– Такого рода случаи бывали и раньше, – продолжает Дюпон. – Еще в 1816 году в Нью-Йорке жила некая Мэри Рейнольдс, странные отклонения которой были описаны нью-йоркским доктором С. Л. Митчиллом. Вы знакомы с этим случаем, доктор Джордан? Нет? Уокли из «Ланцета» пространно писал об этом феномене: он называет его двойственным сознанием, хотя энергично отрицает возможность контакта с так называемой «вторичной личностью» посредством нейрогипноза, поскольку при этом пациент слишком подвержен влиянию лечащего врача. Уокли всегда был заклятым врагом месмеризма и связанных с ним приемов, оставаясь в этом отношении консерватором.

– Насколько я помню, нечто подобное описывает Пюисегюр[85], – говорит Саймон. – Возможно, это случай, известный под названием dedoublement[86]: находясь в сомнамбулическом трансе, пациент проявляет совершенно иную личность, нежели в бодрствующем состоянии, причем обе эти половинки ничего друг о друге не знают.

– Джентльмены, в это крайне трудно поверить, – подхватывает Верринджер, – но иногда происходят и более удивительные вещи.

– Природа порой производит на свет тела с двумя головами, – добавляет Дюпон. – Так почему же один мозг не может вмещать в себя как бы двух людей? Возможно, есть примеры не только чередующихся состояний сознания, как утверждает Пюисегюр, но и двух различных личностей, которые могут сосуществовать в одном и том же теле, но при этом обладать совершенно разными воспоминаниями и на практике являться двумя отдельными индивидами. Если, конечно, вы примете спорную точку зрения о том, что мы – это наши воспоминания.

– Возможно, – говорит Саймон, – мы являемся преимущественно нашими забытыми воспоминаниями.

– Если это так, – восклицает преподобный отец Верринджер, – то что же происходит с душой? Ведь мы же, право, не лоскутные одеяла! Это ужасающая мысль, и если бы она соответствовала истине, нам пришлось бы усомниться во всех нынешних представлениях о нравственной ответственности, да и о самой нравственности.

– Так или иначе, второй голос отличался грубостью, – отмечает Саймон.