Чужак - Симона Вилар

Насколько длинны ночи в начале осени? Ториру эта ночь казалась бесконечной. Уличи, направляемые Рогдаем, действовали умело. Над детинцем словно проносились огненные стаи, столько, зажженных осмоленных стрел посылал неприятель. Целью уличей было подпалить детинец, устроить внутри пожар, чтобы отвлечь защитников укрепления от стен. В детинце и впрямь то там, то здесь начинало гореть. Но на то он и детинец, чтобы быть готовым к натиску. Самим стенам огонь не был так страшен. Широкие срубные кубы были наполнены землей, уложенные в стену бревна обмазаны глиной, а между ними была прокладка из кож, пропи-тайных водой и сырым песком. Иначе было внутри детинца, где громоздились дружинные избы, клети и теремные строения. Но запасы воды и бочки с песком тут имелись. И люди, понимая, что им грозит в случае, если загорятся строения, кидались тушить огонь, сбивали его едва ли не руками, заливали водой. А пока происходила эта толчея, уличи по всем правилам воинской науки шли на приступ, сбивали воинов на стенах стрелами, камнями, дротиками, в то время как другие несли лестницы, закидывали крючья, лезли на стены, закрепившись цепкими «кошками». Сверху на них лили горячую смолу и кипяток.

Торир особенно опасался тарана ворот. И не напрасно: вскоре уличи насели на них. Стали ударять огромным оструганным бревном. Торир со своего места на стене приказывал чем угодно заваливать ворота изнутри, ставить подпоры, а главное, затаскивать на стены самые большие котлы со смолой. И еще его тревожило, что может не хватить боеприпасов. Натиск шел за натиском, и, сражаясь на стенах, Торир с другими воинами то и дело отталкивал рогатинами приставленные лестницы, схлестывался с заскакивавшими на стену воинами Рогдая, почти не обращая внимания на ссадины и ранения, не замечая, чья на нем кровь — своя или чужая. И отчаянно думал: сколько еще они смогут продержаться?

И вдруг пришла подмога. Уже рассвет посерел холодным светом, когда уличи внезапно метнулись в сторону. Торир приник к кольям частокола, глядя, как среди узких строений города появляются все новые и новые конники, тесня уличей. Были они в шишаках и усеянных бляшками куртках, сидели на длинногривых конях русской породы. И среди них Торир неожиданно с радостью узнал Мотишу. Ай да хоробр! Сумел-таки миновать засады волхвов, привел подмогу.

Торир устало облокотился о бревенчатое навершие заборола. Он испытывал какое-то опустошающее облегчение. Стена заборола вокруг него была в бурых пятнах крови. У самого все тело саднило. Но как же было радостно! Они победили. А для кого? Торир в этот миг не думал ни об Олеге, ни о своей мести. Он вновь ощущал, что значит быть своим, стоять за своих людей.

Его кто-то обнимал, откуда-то возник неуемный Боян. В его черных волосах за эту ночь словно прибавилось седины, под глазами появились круги, на щеке виден след от ожога, но сами глаза горели по-молодецки. И прежде чем Торир что-то смог сообразить, Боян обнял его. Торир только застонал в объятиях певца. А тот уже понесся по стене, бросился по сходням к воротам, вместе с другими стал разбирать завалы у створок.

Торир утомленно присел у навершия заборола. Хорошо, что многие ушли со стены, ему хотелось хоть несколько минут покоя. Но оказалось, что для него еще не все окончилось. И даже прикрыв глаза, он уловил рядом движение. А, открыв их, увидел Рогдая. Тот только что взобрался на стену, пользуясь сумятицей и тем, что защитники потеряли бдительность.

— Я не терял тебя из виду, Ясноок мой. Ну, ты и с-сука!

Торир попытался нащупать стоявший рядом меч и неожиданно испугался, поняв, что не успеет, так лихо взвился над его головой кривой клинок Рогдая. Но Рогдай не ударил, застыв с поднятой рукой. И когда он стал заваливаться, Торир заметил торчавший у него из-под мышки черенок стрелы.

Рогдай рухнул, а Торир быстро оглянулся.

Внизу с луком в руке стояла Карина. И на ее осунувшемся, встревоженном лице уже не было прежней враждебности. Они смотрели друг на друга среди окружавшего их шума и толчеи. Ториру вдруг нестерпимо захотелось подойти к ней, но у него это не получилось. Ибо, как бы ни были утомлены люди, их вдруг накрыла какая-то стихия ликования. И Торира внезапно подхватили двое крепких гридней, посадили на плечи, понесли. Вокруг стоял гул одобрения, ибо люди видели, как этот варяг сражался сегодня за них, как отбивал пленных, отстаивал последний оплот детинца.

Торир растерялся в первый миг, а потом, смеясь, стал говорить, что это не он, а они сами спасли себя, но его никто не слушал.

Он видел радостное лицо Мстиши, орущего, что это именно его старшой сообразил послать за помощью к южным заставам. Видел скупо улыбающегося Жихаря, весело хохочущего Стоюна, что-то кричащего ему Бояна. И еще он видел в толпе Карину. И она улыбалась ему — с нежной гордостью за него.

Не улыбался только Олаф. Но его никто не видел.

Впервые при набеге на Киев пострадал не Подол низинный, не концы городские, а сама Гора. И впервые за последние годы слава за победу досталась не князьям-защитникам, а обычным людям, самим киевлянам и малой дружине детинца. Что же касается Торира, то варяг Резун стал настоящим героем. И оказался к этому не готов. Он даже терялся, когда люди встречали его хвалебными речами и улыбками, зазывали в гости. Почтенные мужи кланялись ему в пояс, от девиц не было отбоя, простой люд звал на свои сборы. Но вскоре из степного дозора прибыла дружина Торира, и он под благовидным предлогом удалился с ними на Самватас. Хотя и тут не было покоя, все выспрашивали, как и что вышло, гордились своим главой и не понимали, отчего он не похваляется подвигом, как принято. Зато уж Мстиша заливался соловьем, рассказывая, как отбивали набег уличей, как остатки врагов бежали к Днепру и спешно уплывали на вышедших из Черторыя ладьях. А там и Аскольд подоспел. После того как хазары поспешили отступить, все, что ему оставалось, это помочь киевлянам гнать окаянных набежчиков-уличей.

В Киеве налаживалась жизнь. Правда, особого веселья не было. Надо было оплакивать павших, возмещать ущерб. Зато на тризне, полагающейся по умершим, старались не кручиниться. Негоже горевать по тем, кого боги забрали в светлый Ирий. И за хмельными чашами с медом, за пышными пирогами люди уже говорили о предстоящем. О том, как уберечь нынешний урожай, как отстраиваться да начинать положенные по сроку свадьбы. Ибо от набега до набега живут люди, а плодиться и размножаться все равно нужно, надо осыпать пшеном новые пары у священных ракит над текучей водой.

Одной из новостей неожиданно стала свадьба дочери известного мастера Стоюна Белёны с кузнецом Жихарем. Жихарь сражался на стенах детинца рядом со Стоюном. Поговаривали, что он помогал тому дочку вызволять из плена, куда угодила известная певунья. Вот оба мастера, старый и молодой, и ударили по рукам, совершив уговор. И Белёна не противилась. Хотя во время свадебного торжества чуть не испортил все Кудряш. Ворвался в избу, где гуляли свадьбу, схватил невесту, хотел силком увести. Но на него набросились, вытолкали взашей. Кудряш бился о ворота, кричал, звал Белену, но девушка не вышла, а ночью, как положено по обряду, разула Жихаря, признавая его власть мужа.