Плачь, Маргарита - Елена Съянова

Он ушел гораздо бодрее, чем явился сюда, а Маргарита опять уселась в кресло и посмотрела на часы. О чем тут думать два часа? Да она все сообразила, пока он еще говорил. Глупейший расчет на чужой сомнительный опыт. И вообще, странно это все. Поль Элюар — тонкий поэт, а тот испанец — неизвестно кто. Ну, допустим, он даже гений… А что если Вальтер гениален, а Адольф всего лишь амбициозный политикан? Ах, извините, я забыла, что для вас гениальность фюрера — аксиома…

Маргарита злилась и понимала это. Но она не знала, что ей делать с собой. Все время с их первой встречи в Берлине она испытывала одно все усиливающееся желание — видеть Роберта, быть с ним рядом, но Маргарите и в голову не пришло бы, что она сделалась одной из жертв его мужского обаяния, тоже своего рода гениальности, дающейся одному из великого множества мужчин. Она не могла представить себя жертвой ни при каких обстоятельствах.

Впрочем, меньше всего она казалась жертвой Роберту, угрожая сделаться повелительницей. Роберт чувствовал, как его затягивает, околдовывает эта девушка, и он совершает глупость за глупостью. Временами он начинал слышать жизнь как прежде, полифонично, а не так, как в последние годы: подчиняя все одной теме.

«Костоправ», хирург одной из венских клиник, отлично ему помог, что-то растянув и вправив в позвоночнике; однако до утра велел лежать, что Роберта совсем не устраивало. Ничего не откладывать на потом давно сделалось его принципом. Несколько дней назад Елена и Эжен были в Берлине — одни, без «гения» — и еще не знали, куда направятся. Вена оказалась чистой случайностью, так что супруги Грендель в любой момент могли уехать куда-нибудь еще. Его самого могли завалить делами по горло. Наконец, Вальтер Гейм способен был натворить что угодно, отыскать Ангелику и попытаться скрыться с ней.

Пока врач заканчивал свои манипуляции, Роберт продумал очень простой план действий: Маргарита заезжает за Ангеликой, сам он находит «реалиста» и подготавливает его для встречи с «гением» (который отыскал-таки свою «музу» в Вене и, как жаловался Эжен, сутками пишет ее в непотребных видах). Затем все встречаются и идут в гости к Гренделям. Ничего оригинальнее он сейчас придумать не мог, да этого и не требовалось. Лей привык действовать быстро. «Если реакция пошла, размышлять уже не имеет смысла», — как-то сказал он Гессу, которого однажды в сердцах обозвал сомневающейся черепахой.

Меньше чем через час четверо входили в номер гостиницы, где остановились супруги Грендель. Дома был один Эжен. Его жена — Елена-Гала этажом ниже обсуждала с «гением» замысел его очередного творения. Вскоре она появилась: тридцатисемилетняя сухощавая женщина в строгом костюме, как всегда, невозмутимая. Здороваясь с Робертом, чуть покачала головой укоризненно, что значило: «Да ты в гроб ляжешь с двумя красавицами по бокам». Но девушки ей явно понравились. Еще больше понравился Гейм.

— Художник и певица? — спросила она Лея по телефону. — И кто кого? Ах, вдвоем против стихий? Чего же ты хочешь? Ничего? Я поняла.

Спросив Вальтера о его пристрастиях, Елена предложила всем спуститься вниз, посмотреть последние наброски «гения», которого она спокойно, при муже называла «моим бунтующим мальчиком». «Мальчик» был двадцатисемилетний каталонец по имени Сальвадор Дали, еще никому не известный, но уже нашедший свою музу и мадонну.

Роберт не пошел смотреть творенья гения, а остался с Эженом. Страдания рогоносцев его никогда не трогали, но Грендель был старый приятель, а Елена, по правде сказать, и в прежние годы раздражала Лея, и терпел он ее исключительно из-за жены, с которой они были подругами.

— Роберт, что случилось с Полетт? — спросил Грендель. — Я ничего не понял из прессы. Какое она имела отношение к покушению на тебя? Ведь это абсурд!

— Ты сам и ответил.

— Да, но она же…

— Она застрелилась.

— Роберт…

— Что? Что ты можешь мне сказать такого, чего бы я сам себе не говорил? Впрочем, ты поэт и уже сказал: «Долг и тревоги рвут Жизнь мою пополам. Поверьте, мне нелегко в этом признаться вам».

— Все это так дико, Роберт. Они долго молчали. Роберт краем глаза видел в соседней комнате разложенные на столе полуисписанные листы. Даже сейчас, когда так невесело складывалась жизнь и смутно было на душе, Эжен оставался собой и продолжал работать.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Роберт Гренделю. — Чувствую себя отвратительно. Когда они вернутся, передай это, пожалуйста, фройлейн Гесс. — Он написал несколько строк и протянул Эжену записку.

— Она поймет? — удивился тот.

— Здесь все всё понимают, старина, — усмехнулся Лей, — кроме тебя, конечно. На то ты и поэт.

Так или иначе, но Роберт сделал то, что хотел: оставил Ангелику с Вальтером, а Вальтера — с Галой, подставив «реалиста» под удар ее страстей. При этом он отнюдь не лгал Маргарите, когда говорил, что желает помочь Вальтеру и Ангелике. Самым жестоким казалось ему и дальше удерживать «канарейку» в клетке; что же касается «ледяных ветров», то теперь все во власти Вальтера. Измена и предательство постоянно живут в людских душах, и только любовь запирает их на ключ.

Уже сидя в машине, Роберт увидел вышедшего из дома Гренделя. Вид у поэта был сосредоточенный.

— Куда ты? — крикнул Лей.

— Я отослал записку фройлейн с горничной, — отвечал тот.

Пока Роберт вылезал из машины (процесс потребовал немало времени), Грендель свернул за угол.

— Куда ты, постой! — снова крикнул ему вдогонку Роберт.

Дождь сыпал крупными каплями. Поэт жался к стене, от которой воды летело на него больше, чем сверху. Чтобы он окончательно не промок, Роберт чуть не силой затащил его в ехавшую за ними машину.

Просто не мог там оставаться, признался Эжен. — Сам не знаю, что на меня нашло. Почувствовал, если не глотну воздуху — повешусь.

Может, покрепче чего глотнем? — предложил Лей.

Грендель поглядел на него с некоторой опаской, но Роберт уже приказал шоферу подруливать к ближайшему ресторану.

Они просидели почти до утра. И не так уж Роберт был пьян, когда возвратился, — однако его встретил полный негодования взгляд дожидавшейся в кабинете Маргариты.

Она ничего не говорила, но на ее прелестном личике была написана полная готовность к самым противоположным действиям — от ласк до пощечин. Роберт же, как всегда, когда вынужден был себя останавливать «на полрюмке», испытывал сильное раздражение, преодолеть которое у него недоставало сил.

— Свари мне кофе покрепче, пожалуйста, — попросил он ее и, сев к столу, принялся просматривать почту, потоком шедшую во временную резиденцию германских нацистов.

— Приехал сэр Освальд Мосли, — не глядя на него, сказала Маргарита.

— Вот как? Решился-таки?! И даже назвал свое имя, — фыркнул Роберт.

— После того как я назвала свое. Еще приехали фон Риббентроп и Альбрехт Хаусхофер.

— Альбрехт? Вот это замечательно! Что он говорит?