Сожаления Рози Медоуз - Кэтрин Эллиотт

– Рози, скорее! Вот – причешись! – И мамочка принялась тыкать меня щеткой с острыми зубьями.

– А-а-а! Что… зачем? – Я увильнула, потом встала и попятилась.

– Быстро, снимай эту растянутую кофту! Принарядись, бога ради! Филли, где твоя помада?

– Да отстаньте вы от меня! – выпалила я. Они пытались захватить меня в тиски. – Что происходит?

Внезапно мамочка схватила освежитель воздуха с подоконника и обрызгала меня отвратительной лавандовой струей, как муху какую.

– Фу! Прекрати, мам!

– Я так и знала, что надо было постирать накидки на стулья, – прошипела мамочка, приказала мне расправить накидки, а сама засуетилась по комнате, поправляя картинки с орнаментами и взбивая подушки. – Они такие заляпанные! И если бы я догадалась собрать свежих цветов, можно было бы поставить чудесную цветочную композицию на пианино, и…

Раздался звонок. Мама с Филли замерли.

– Он здесь! – прошипела мамочка.

– Кто?

– Ты знаешь кто! – Она слегка меня подтолкнула. – Иди. Иди же, открой ему дверь!

Я медленно повернулась и пошла к двери. Сердце прыгало в груди, билось, как сумасшедшее. Он приехал. Как же иначе, конечно же, он приехал! И как только я могла подумать, что он не приедет?

Я подошла к двери, положила ладонь на задвижку и на короткое головокружительное мгновение зажмурила глаза. Потом открыла их снова. Кто-то сунул мне в руки гигантские белые лилии, которые могли вырасти где угодно, но не в саду. Душный запах заставил меня отпрянуть. Я ахнула, потом попятилась еще на один шаг. Потому что за цветами, улыбаясь во весь рот, стоял Алекс.

– Это тебе, – просиял он, впихнув букет мне в руки. На нем была старая голубая шерстяная фуфайка, на губах играла предназначенная для особых случаев улыбочка искусителя, от которой в уголках зеленых глаз появлялись морщинки. Глаза соблазнительно поблескивали. – Рози, я хотел первым тебя поздравить. Не могу передать, как я за тебя рад.

«А ты попробуй», – хотела было цинично ответить я, но сдержалась. И мне снова пришло в голову, до чего же странные все эти поздравления: будто я приз выиграла или ребенка родила.

– Ты, наверное, просто в восторге.

Вот, опять – как будто я родила мальчика весом девять фунтов две унции!

– Я чувствую облегчение, – серьезно проговорила я. – Думаю, «в восторге» – не самое удачное определение. Все-таки речь идет о смерти моего мужа.

– Разумеется, разумеется, – быстро спохватился он, моментально погасив огоньки в глазах и изобразив более подходящее выражение. – Как бы то ни было, Рози, хоть это и неподобающий случай, должен признать: мне до смерти хочется его отпраздновать! По дороге я проезжал очаровательный маленький паб и подумал: почему бы нам с тобой не заехать и не выпить по маленькой? Ну, обменяться новостями?

– А потом?

– Ладно, ладно, ты меня раскусила. Я хотел и на ужин тебя пригласить, тем более что выглядишь ты просто неотразимо: устоять невозможно. Как тебе такой вариант?

Я подвинула букет так, чтобы он скрыл объект его желания. Было очевидно, что этот кобель помешан на сиськах, я уже давно это подозревала. В ту ночь, когда он зажал меня на диване в холле Джосса, его руки слишком уж быстро отыскали нужное место. А обладательницы большого бюста мигом распознают такие черты.

– На днях ты все же смог передо мной устоять, причем легко, – беспечно заметила я. – Более того, припоминаю, ты даже спрятался под подоконником, чтобы со мной не встречаться.

– Да… А… Я был ужасно занят, – не сразу нашелся он.

Мне не надо было долго подыскивать следующую реплику – я давно отрепетировала ее. В тот самый день, когда он потерял свои контактные линзы.

– Как я тебя понимаю! – сказала я ему. – Ведь я тоже теперь очень занята. А для тебя – отныне и навсегда.

С этими словами я захлопнула дверь прямо перед его изумленным носом. Потом повернулась и наткнулась на мамочку, которая совершенно случайно взялась полировать перила платочком. Как же иначе.

– Куда он ушел? – встревоженно спросила она.

– А я почем знаю. – Я сунула ей букет, невозмутимо просмотрела заголовки в «Телеграф» на столике в прихожей и пошла на кухню.

– Но… что он хотел? – Она засеменила вслед за мной, сжимая в одной руке платочек, а в другой – букет.

– Хотел пригласить меня на ужин.

– И? – завизжала она.

– И затащить меня к себе домой, чтобы там потискать мои груди.

– Рози! – Она уронила платочек.

– Извини, мам, но он такой слизняк. И к тому же Фома неверующий. С первым я бы справилась, но первое и второе вместе… – Я покачала головой… – Увольте.

Я взяла яблоко из фруктовой корзинки, подбросила его в воздух, поймала и зашагала по кухне. Ничего себе, какое приятное чувство. Очень, очень приятное. Я его отшила! Я захлопнула дверь! Я сказала – спасибо, не сегодня! Чувство было совершенно потрясающее. Теперь я понимаю, почему люди часто поступают так со мной.

– Ты – маленькая дура! – завопила мать мне вслед. – Ты никогда в жизни не найдешь никого лучше, он же ветеринар!

– Можно и по-другому посмотреть, мам, – сказала я, открывая заднюю дверь и натягивая резиновые сапоги. – Представь, если бы он был доктором? Представь, если бы я упустила такой шанс. – Я притворилась, будто поеживаюсь в ужасе, и вышла в сад. Мать в отчаянии фыркала за моей спиной. Потом, повинуясь импульсу, я заглянула в дверь черного хода.

– Эй, мам!

– Что? – злобно прошипела она.

– Я тебе никогда не говорила, но много лет назад, знаешь, что я сделала?

– Что?

Я украдкой оглянулась, проверить, не подслушивает ли кто, сложила руки воронкой и прошептала:

– Я отказала хирургу-ортопеду!

Я вышла в сад и побрела прочь от дома, на ходу жуя яблоко. Краем глаза заметила Филли – та загружала машину, готовясь к отъезду. Тут входная дверь распахнулась настежь, и мамочка вылетела на дорожку со злобными неистовыми воплями, демонстративно размахивая руками, бряцая драгоценностями. Несомненно, я довела ее до отчаяния. Филли прекратила загружать вещи и стала слушать; скрестила руки, склонила голову набок, принялась вздыхать, кивать, сочувствовать. Я явно была безнадежна. И что им со мной делать? Отвратительный, проблемный ребенок никак, ну никак не соглашается лечь под первого же мужика, которого они отыскали! Вот и остается качать головой, заламывать руки, пожимать плечами. Я пошла дальше. Я шла и шла по выложенной кирпичом тропинке, вьющейся через рощицу в конце луга; мимо пруда, где я в детстве лежала на животе и часами наблюдала за рыбами; и, наконец, добралась до священного папиного убежища в сарае.

Я подняла щеколду. Ко мне обернулись два виноватых и очень грязных личика. Мой папа и Айво сидели рядом на скамейке.