Операция «Тень» - Иван Цацулин

Не здороваясь, Функ хрипло произнес, обращаясь к Можайцеву:

— Мне нужна ваша помощь… Вы поставили условием мой приезд сюда — я здесь. Чего вы от меня хотите?

— Обязательства предоставить мне свободу после того, как я окажу вам помощь. Следует определить, в чем конкретно эта моя помощь вам будет выражена и в течение какого именно срока мое пребывание в вольфшанце необходимо. — Можайцев произнес это спокойным тоном, подошел к столу, сел.

— Только и всего? — изумился Функ, начиная раздражаться. — Об этом вы могли бы условиться с Курцем, он имеет от меня полномочия.

— Курц не решит без вас, — возразил Можайцев.

Казалось, Функ силился что-то вспомнить.

— Да, да… — забормотал он. — Гюнтер Курц рассказывал мне — вы поклялись уничтожить меня, — он с подозрением и откровенной злобой вперил глаза в сидящего против него русского инженера; тот кивнул головой. Функ сказал: — Но условия здесь ставлю я. И перестаньте прикидываться идиотом, вы же понимаете: не захотите работать, вас ликвидируют… Так что все зависит от вас.

— В таком случае нам не о чем разговаривать. — Можайцев поднялся на ноги, но Функ сухо приказал:

— Садитесь. Сейчас вы поймете свое положение… Вы требуете предоставить вам свободу, это совершенно невозможно… — Он посмотрел на часы и повернулся к Курцу: — Включите.

Курц приблизился к радиоприемнику и повернул рычаг настройки. Оборвалась тирольская песенка, захлебнулся какой-то джаз, забормотали дикторы на разных языках, Курц продолжал искать. В кабинет ворвалась английская речь, передавали последние известия. Можайцев в недоумении ждал, что будет дальше, он, кажется, задумался о чем-то своем и вдруг очнулея: произнесли его имя… Диктор сообщал о том, что в глуши Пиренеев обнаружили труп человека, сорвавшегося со скалы и разбившегося насмерть. По документам удалось установить личность погибшего — это русский эмигрант Можайцев. Говорят, он был талантливым инженером и одно время работал у Уильяма Прайса. Диктор говорил уже о чем-то другом, а Можайцев продолжал молча сидеть в кресле. Функ торжествующе рассмеялся:

— Для всего мира вас нет в живых, герр Можайцев, вы в моих руках, и я не собираюсь с вами либеральничать, — он поднялся. — Если вы посмеете отказаться работать, вас подвергнут… специальному обращению.

Можайцев величайшим усилием воли сдерживал душивший его гнев… Нет, нет, распускаться нельзя, одно неосторожное слово — и все пропало! Он встал, сказал растерянно:

— Прошу оставить мне жизнь.

— Приступайте к работе, — зло бросил Функ. — Утром я возвращусь в Германию, Курцу приказано систематически докладывать мне о вашем поведении. В случае… Саботаж — ваш смертный приговор, герр Можайцев.

— Хорошо, буду работать, — сказал Можайцев, пожимая плечами. — Но когда я требовал, чтобы вы прибыли сюда, я имел в виду не только надежду получить свободу, мне хотелось в вашем присутствии произвести один очень важный эксперимент. Успех эксперимента решает судьбу моих установок, возможность использовать их в любое время по вашему указанию.

— И вы хотите?..

— Прошу вас задержаться в вольфшанце хотя бы на день, не пожалеете.

— Хорошо, — подумав, согласился Функ, — буду смотреть ваш опыт с установками.

Когда Можайцев вышел, он обернулся к Курцу:

— Мне что-то не нравится тон, каким разговаривал этот русский. Не спускайте с него глаз.

За один день Можайцев не управился. Прошли еще сутки, в течение которых он не покидал помещения бункера с пультом управления. Потом позвонил и пригласил Функа прибыть на эксперимент. Тот пришел в сопровождении Курца. У входа их встретил Генрих Шольц.

— Можайцев что-то задумал, — предупредил дрожащим от волнения голосом. — Он закрылся в помещении, где находятся генераторы тока высокого напряжения и пульт управления, пристроил зачем-то к нашим приборам свой аппарат…

Функ двинулся было вперед, но Шольц схватил его за рукав.

— Ни шагу, — крикнул он в отчаянии. — Можайцев колдовал тут всю ночь и теперь спрятался от нас за электрический барьер.

— Где он сам? Я хочу говорить с ним, — ничего еще не понимая, рассердился Функ. — Хочу видеть его.

— Вы увидите его, сейчас я устрою это, — заторопился Шольц. Он бросился к стене и с усилием оттянул в сторону броневую заслонку, за которой оказалось пуленепробиваемое стекло. — Смотрите, вон Можайцев.

Помещение бункера было залито электрическим светом, детали механизмов сверкали металлом. Можайцев стоял, прислонившись к столу, с укрепленным на нем его аппаратом и смотрел в упор на Функа. Улыбался.

— Послушайте, Функ, — он поднес к губам микрофон, — вас безусловно интересует, что я собираюсь делать, не так ли?

— Да, да, конечно, ваш эксперимент…

— Вздор, — Можайцев нахмурился. — Вам известно, какую клятву я дал в Норвегии? Курц ведь говорил вам — я уничтожу ваше вольфшанце вместе с моими установками. Вот сейчас я это сделаю, — он повернулся к столу и стал что-то делать. — Я подвергну вас и ваших людей «специальной обработке», Функ. — Он неожиданно рассмеялся. Функ в ужасе отшатнулся, к стеклу приник Гюнтер Курц, схватился за телефон.

— Вы совсем спятили? — зарычал он. — Откройте, ну, я вам говорю? Какого черта вы там ковыряетесь?

В телефонную трубку было слышно, как Можайцев шептал про себя: «Жерло вулкана… Сейчас вы увидите… Жерло вулкана…» И вдруг Гюнтер Курц все понял: и телекамеры и грот, в котором был схвачен Можайцев, — для отвода глаз, а аппарат Можайцева для подачи радиокоманд припрятанным им где-то гостинцам Прайса… В трубке продолжало шелестеть: «Разверзнется… из земных недр…»

Курц глухо, по-звериному завыл и бросился к выходу… Но было поздно, Можайцев сделал свое: земля тяжко вздохнула и вспучилась, откуда-то из самых недр ударили фонтаны пламени, какие-то доли секунд они бежали навстречу друг другу, потом замкнулись кровавым частоколом, на острие которого повисли скалы, поднятые ввысь невиданной силой. Массы земли и камня рассыпались, плавились и точно в гигантскую воронку втягивались в невидимое жерло. И вдруг земля задрожала под ударами снизу, гигантское пламя стеной взметнулось на огромную высоту, ушло к звездам, будто чьей-то рукой стертым с небосклона. Не стало ни гор, ни «Каньона смерти», ровная, покрытая валунами долина, обугленная, безжизненная и зловещая, расстилалась теперь там, где еще несколько минут назад скрывалось «волчье логово».

Карл Функ был потрясен настолько, что слег в больницу. Вольфшанце, стоившее огромных денег, перестало существовать. Впустую ушло и время, которое потребовалось на его строительство, погиб двойник Функа, посланный на встречу с Можайцевым. Функ был в бешенстве. Он советовался со своими ближайшими помощниками: арестовать Гросса не имелось юридических оснований, да и шума в печати следовало всячески избегать, поскольку вольфшанце было величайшей тайной Функа; ликвидировать Гросса с помощью наемного убийцы не такое уж простое дело — он человек смелый, сильный, всегда имеет при себе оружие, безусловно ожидает чего-нибудь подобного и потому начеку; но самое, пожалуй, главное — гнев Функа в этом случае не получал должной разрядки, — смерть Гросса была бы незаслуженно легкой. Функ решил разделаться с ним иначе. В газетах поднялась травля «красного» инженера, вспоминались различные эпизоды из его деятельности, ему ставилось в вину нежелание сотрудничать с властями в подготовке к взрыву — на случай военных осложнений — важнейших объектов на территории ФРГ. Положение Гросса осложнялось еще больше потому, что его сестра возбудила бракоразводный процесс, не хотела быть женой «воскресшего из мертвых» эсэсовского убийцы Шванке. Рассвирепевший Шванке, усматривая в «бунте» жены влияние ее «красного» брата, постарался подлить масла в огонь. В результате всего этого талантливый специалист-строитель, несмотря на все усилия, работы для себя получить теперь не смог. В нем все более зрела мысль о переходе в ГДР. Однако осуществить свое решение немедленно он не имел возможности — прежде всего следовало урегулировать семейные дела, помочь сестре. Затем — надо выждать подходящего случая, чтобы провести эту операцию наверняка. Гросс ничуть не сомневался — стоит ему споткнуться, и его уничтожат. Несколько раз он посетил Западный Берлин, но к Бранденбургским воротам и близко не подходил, формально — он искал работу. В это тяжелое время он с величайшей благодарностью чувствовал моральную поддержку Эрики, своего верного друга.