Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Во время своего прощального визита Литвинов сказал Уэллсу, что «его преемник на посту наркома иностранных дел [Молотов] убрал из наркомата всех специалистов, имевших опыт работы за границей и хорошо знающих Соединенные Штаты либо западные демократии»[640]. Литвинов сообщил, что решил отправиться домой, чтобы попытаться посоветовать Сталину прислушиваться к его мнению. Он пожаловался, что сейчас никто не считается с его рекомендациями, и он сильно сомневался, чтобы Сталину хотя бы докладывали о них: «Он совершенно лишен достоверной информации, касающейся политики и планов даже его собственного правительства… Его правительство даже запрещает ему появляться на публике либо выступать с речами». Литвинов сказал, что, когда он прибудет в Москву, он попытается объяснить Сталину роль, которую играет общественное мнение в демократической стране: он хочет убедить Сталина, что общественное мнение стало решающим фактором в формировании политики правительством США.

(В Тегеране Сталин услышал из собственных уст Рузвельта оценку важности фактора общественного мнения в политике, когда они обсуждали будущее Польши и Прибалтийских государств.)

Литвинов сказал Уэллсу, что, по его глубокому убеждению, мир на планете зависит «очень во многом от взаимопонимания и сотрудничества между Советским Союзом и Соединенными Штатами… Он был убежден, что без этого немыслима никакая международная организация и вообще будет сомнительно поддержание мира на земле».

Затем Литвинов продемонстрировал свое понимание менталитета своей страны и сообщил Уэллсу несколько обнадеживающих новостей. В ответ на заявление Уэллса, что «все страны – члены Объединенных Наций должны предоставить своим народам права на свободу самовыражения, на свободу собраний, на свободу вероисповедания и на свободу информации», Литвинов сказал, что он «уверен, его правительство будет в полной мере согласно с учреждением основных принципов такого рода».

Новым послом в Соединенных Штатах был назначен Андрей Громыко. Это был способный, молодой (тридцати трех лет) человек, прекрасно владевший английским языком, который вполне подходил для этой должности. За глаза его называли «каменной маской» за совершенно непроницаемое выражение лица, но, если верить Ачесону, Громыко только казался бесстрастным человеком, на самом деле ему были присущи сарказм и тонкое чувство юмора, «которые он проявлял, когда считал это нужным»[641].

Литвинов понимал международную политику стран Запада так глубоко, как ее не могли понимать ни Сталин, ни Молотов. Молотов и Сталин верили (Громыко назвал это «линией партии»), что французы и британцы в то роковое лето 1939 года только притворялись, что хотят достичь соглашения с Советским Союзом, а их фактической целью было спровоцировать Гитлера на войну против СССР[642]. Литвинов, напротив, не верил, что у них были такие злонамеренные планы, и открыто говорил об этом, чем вызвал к себе подозрения в глазах Молотова и Сталина. В основе всей политики Молотова лежало глубокое убеждение, что британцам доверять нельзя, об этом он часто говорил Сталину.

У Литвинова были все основания ожидать наихудшего по возвращении в Россию. Однако вскоре он обнаружил, что его положение остается прочным. Фактически после возвращения он стал даже более влиятельной личностью. Несомненно, этому способствовала одна мелочь, которая содержалась в докладе Громыко Сталину после встречи с президентом Рузвельтом в июле: общаясь с новым советским послом, президент как бы между прочим поинтересовался, «как там Литвинов», на что Громыко ответил, что «с Литвиновым все хорошо»[643].

Свои соображения по поводу внешней политики Литвинов отразил по прибытии в Москву в памятной записке, датированной 2 июня. С ней ознакомились Сталин и Молотов, причем последний внес в эту памятную записку множество пометок и подчеркиваний. Соображения Литвинова достаточно интересны, чтобы обратить на них внимание.

«Я пришел к заключению, что Франклин Делано Рузвельт абсолютно убежден в необходимости открытия “второго фронта“ в самые короткие сроки… Однако, по всей вероятности, он постепенно отходит от этого убеждения под влиянием своих военных советников, и особенно под влиянием Черчилля»[644], – писал Литвинов.

В той же памятной записке Литвинов излагает свой план дальнейших действий для Советского Союза: «Если мы хотим устранить существующее недопонимание и подготовить условия для взаимного сотрудничества, тогда напрашивается принятие следующих мер и средств для решения проблемы:

1. Создать в Вашингтоне орган, обеспечивающий постоянные военно-политические контакты с президентом и военным министерством.

2. Приступить к обсуждению послевоенных проблем в печати и среди широких слоев населения.

3. Создать для нашего посла условия, при которых он имел бы возможность непосредственно выступать перед общественностью Америки…

4. Обсуждать одновременно с Лондоном и Вашингтоном возникающие политические проблемы»[645].

Сталин внимательно следил за действиями Рузвельта. После принятия Рузвельтом и Черчиллем примерно в то же время на конференции «Трайдент» в Вашингтоне решения в очередной раз отложить открытие «второго фронта» Сталин направил Рузвельту сердитое послание, в котором выразил свой протест. Но полученное 11 июня президентом послание было не таким уж сердитым, каким оно могло быть: Сталин отредактировал и существенно смягчил его. До правки текст послания выглядел следующим образом: «Теперь без каких-либо консультаций и уведомлений Вами вместе с г. Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу». Сталин убрал слова «без каких-либо консультаций» и добавил дату: «Теперь, в мае 1943 года, Вами вместе с г. Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу»[646].

В августе Сталин снова отредактировал текст послания Рузвельту, в очередной раз смягчив риторику. До правки послание начиналось со слов: «Поскольку правительства Британии и Америки в очередной раз отложили открытие второго фронта в текущем году, наша армия вынуждена до предела напрягать свои силы». Сталин убрал эту фразу, и начало послания обрело совсем другую тональность: «Только теперь, по возвращении с фронта, я могу ответить Вам на Ваше последнее послание от 16 июля»[647]. Далее в сообщении описывалось мощное летнее наступление германских войск, а затем говорилось: «Мне приходится в настоящее время несколько отойти от других вопросов и других моих обязанностей», чтобы руководить войсковыми операциями на фронте. Затем Сталин подчеркнул, что он тоже считает, что им необходимо уладить главные проблемы: «Встречу ответственных представителей обоих государств я считаю безусловно целесообразной».