Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

— Цезарь, как он смеет! Не говори мне, что мы должны сражаться с ним! — крикнул Агриппа, освобождаясь наконец от хватки друга.

На губах Октавиана заиграла самая обворожительная улыбка, он посмотрел на Агриппу сияющими, невинными, подкупающе молодыми глазами.

— Дорогой Агриппа! Я обещаю, что мы не будем с ним сражаться.

Больше этого Агриппа не смог узнать. Октавиан просто сказал, что гражданской войны не будет, даже ничтожно малой, стычки, дуэли, упражнений.

На следующее утро на рассвете Октавиан исчез. К тому времени как Агриппа нашел его, все уже было кончено. Одетый в тогу, он явился в огромный лагерь Лепида и прошелся среди тысяч солдат, улыбаясь им, поздравляя их, завоевывая их. Они клялись страшными клятвами Теллус, Солу Индигету и Либеру Патеру, что Цезарь их единственный командир, их любимый золотоволосый талисман, сын бога.

Восемь легионов Секста Помпея, состоявших из всякого сброда, были в тот же день распущены и отправлены под сильной охраной, покорные своей судьбе. Лепид обещал им свободу, а поскольку они плохо знали Октавиана, они, конечно, ожидали того же и от него.

— Твоя карьера закончилась, Лепид, — сказал Октавиан, когда пораженный Лепид ворвался в его палатку. — Поскольку по крови ты связан с моим божественным отцом, я сохраню тебе жизнь и не подвергну суду в сенате за измену. Но я добьюсь, чтобы сенат лишил тебя звания триумвира и отобрал все твои провинции. Ты навсегда станешь частным лицом, даже не будешь иметь права выдвигать свою кандидатуру на цензора. Но ты можешь остаться великим понтификом, потому что этот сан дается пожизненно, и ты им останешься, пока ты жив. Я требую, чтобы ты плыл со мной на моем корабле, но ты сойдешь в Цирцеях, где у тебя есть вилла. Ты ни под каким видом не появишься в Риме, и ты не сможешь жить в Общественном доме.

Лепид слушал с вытянутым лицом, судорожно сглатывая. Не найдя что сказать в ответ, он рухнул в кресло и закрыл лицо складкой тоги.

Октавиан был верен своему слову. Хотя сенат был полон сторонников Антония, он единогласно утвердил декреты о Лепиде. Лепиду было запрещено появляться в Риме, он был лишен своих общественных обязанностей, наград и провинций.

Урожай того года продавали по десять сестерциев за модий, и Италия воспрянула духом. Когда Октавиан и Агриппа открыли подвалы в Агригенте, они получили сногсшибательную сумму в сто десять тысяч талантов. Сорок процентов Антония — сорок восемь тысяч талантов — послали ему в Антиохию, как только его афинский флот смог отплыть. Чтобы предотвратить воровство, деньги положили в дубовые ящики, обитые железом, забитые гвоздями и запечатанные свинцовой печатью с оттиском печатки-сфинкса Октавиана «ИМП. ЦЕЗ. СЫН БОГА. ТРИ.». Каждый корабль вез шестьсот шестьдесят шесть ящиков, в каждом ящике по одному таланту весом пятьдесят шесть фунтов.

— Это должно ему понравиться, — сказал Агриппа, — но ему не понравится, что ты оставил себе двадцать галер Октавии, Октавиан.

— Они отправятся в Афины в следующем году с двумя тысячами отборных солдат на борту и Октавией как дополнительным подарком. Она скучает по нему.

Но доля Рима, составляющая шестьдесят процентов, поскольку Лепид лишился своей доли, не досталась Риму полностью. Шестьдесят шесть тысяч ящиков были погружены на транспорты, которые сначала должны были зайти в Порт Юлия и там высадить те двадцать легионов, что Октавиан вез домой. Некоторые солдаты будут демобилизованы, но большинство должны были остаться под орлами по причинам, известным только Октавиану.

Слухи об огромных богатствах быстро разнеслись. В конце сицилийской кампании легионы уже не вызывали восхищения и не были полны патриотизма. Когда Октавиан и Агриппа привели их в Капую и разместили по лагерям в окрестностях города, двадцать представителей от легионов пришли как делегация к Октавиану, грозя мятежом, если каждому легионеру не выплатят больших премий. Они говорили серьезно, Октавиан это понял. Он спокойно выслушал их главного, потом спросил:

— Сколько?

— Тысяча денариев — четыре тысячи сестерциев — каждому, — сказал Луций Децидий. — Иначе все двадцать легионов поднимут бунт.

— Сюда входят нестроевые?

Очевидно, нет, судя по удивлению на лицах. Но Децидий быстро сообразил:

— Для них по сто денариев каждому.

— Я прошу извинения, мне надо взять счеты и подсчитать, в какую сумму это выльется, — невозмутимо произнес Октавиан.

И он начал считать. Костяшки из слоновой кости бегали взад-вперед по тонким прутьям быстрее, чем могли проследить неискушенные представители. О, смотреть на этого молодого Цезаря было настоящим удовольствием!

— Получается пятнадцать тысяч семьсот сорок четыре таланта серебром, — сказал он несколько мгновений спустя. — Другими словами, обычное содержание казны Рима, полностью.

— Gerrae, не может быть! — воскликнул Децидий, который умел читать и писать, но не умел считать. — Ты мошенник и лжец!

— Уверяю тебя, Децидий, я ни то ни другое. Я просто говорю правду. Чтобы доказать это, когда я заплачу вам — да, я заплачу вам! — я положу деньги в сто тысяч мешков по тысяче в каждом для солдат и двадцать тысяч мешков по сто для нестроевых. Денарии, не сестерции. Я сложу эти мешки на сборочной площади, а ты найдешь достаточно легионеров, умеющих считать, и удостоверишься, что в каждом мешке действительно требуемая сумма денег. Хотя быстрее взвесить, чем считать, — кротко закончил он.

— Я забыл сказать, что еще для центурионов по четыре тысячи денариев, — добавил Децидий.

— Поздно, Децидий. Центурионы получат столько же, сколько и рядовые. Я согласился на ваше первое требование, но отказываюсь менять все. Это понятно? Я даже больше скажу, ведь я триумвир и имею право сказать вам, что вы не можете получить эту премию и еще ожидать землю. Это вам плата за демобилизацию — и мы в полном расчете с вами. Если вы получите землю, это будет только любезность с моей стороны. Тратьте по мелочам то, что должно быть в казне, с моими лучшими пожеланиями, но не просите еще, ни сейчас, ни в будущем. Потому что Рим отныне не будет платить больших премий. В будущем легионы Рима будут драться за Рим, а не за генерала и не в гражданской войне. И в будущем римские легионы будут получать жалованье, свои сбережения и небольшие премии при увольнении. Больше никакой земли, больше ничего без санкции сената и народа. Я учреждаю постоянную армию в двадцать пять легионов, и все легионеры будут служить двадцать лет без увольнения. Это карьера, а не работа. Факел для Рима, а не уголь для генерала. Я понятно говорю? На сегодня хватит, Децидий.

Двадцать представителей слушали с возрастающим ужасом, ибо раньше в этом красивом молодом лице было что-то от Цезаря, а сейчас лицо не было ни красивым, ни молодым. Они знали, что он говорит совершенно серьезно. Как представители, они были самыми воинственными и самыми корыстными, но даже самые воинственные и корыстные люди могут услышать, как закрывается дверь, а в тот день дверь закрылась. Вероятно, в дальнейшем еще будут мятежи, но Цезарь говорил, что мятежников ждет смерть.